Так он говорил себе раньше. Но недавно его охватило страшное смятение. Его сыновья – просто маленькие тельца, безжалостно стертые с лица земли. Вот и все. Дальше – пустота. Порой, сидя на церковной лавке – «верю во единого Бога Отца…», – Корнелис холодел от ужаса. Нет никакого рая, только старая колода карт. Жизнь – игра, случайное сочетание чисел и фигур. И никто – ни праведник, ни грешник – не знает, что ему выпадет в следующий момент.
Он не мог никому это рассказать, тем более Софии. Незачем смущать ее, выпуская демонов сомнения. Его жена – невинная, чистая душа, крепкая в своей вере. Немыслимо говорить ей подобное; это все равно что рассказать о том, как Гретье задирала перед ним юбку. Если его сыновья умерли, значит, на то была Божья воля, и оспаривать ее – богохульство.
Теперь у него новая жизнь и новая красивая жена. Она даже моложе, чем были бы его сыновья, останься они живы. По воскресеньям Франс и Питер всегда шагали рядом с ним, словно два плечистых призрака: высокие и сильные, будто не знавшие про смерть. Вместе с ними шли их невстреченные жены и неродившиеся дети. Бывает, что когда замолкнет колокол, в воздухе еще дрожит его беззвучное эхо: вот таким эхом была их непрожитая жизнь. Сыновья молча беседовали с отцом, и их речь была горькой и суровой, словно они говорили ему правду, которой он не хотел слышать. «Здесь только пустота, поверь». Но София не должна об этом знать. Все его мечты воплощались в ней, как лепестки в бутоне розы. Теперь она являлась единственной надеждой Корнелиса, потому у него не осталось ничего, кроме преходящей радости земли.
Вопрос был в том, когда этот бутон раскроется? Сколько он ни старался, жена не могла зачать. Вчера, вернувшись с вечернего банкета, Корнелис усердно трудился над ее чреслами. София молчала, держа в руках его трепещущее тело. Мысленно он вознес молитву Господу, прося сделать его семя плодородным. Но потом он слышал, как София беззвучно рыдала в подушку, притворяясь, будто спит. Она тоже хотела ребенка. «Господи, зачем ты меня оставил?»
На улицах было полно детишек, возвращавшихся с родителями из церкви. Вот какой-то мальчишка, держась за руку матери, обернулся и поглядел на голубя. Две девочки-близняшки, одновременно сунув в рот большие пальцы, смотрели себе под ноги и старались шагать в такт. В Амстердаме было много семей: тихих и призрачных, как его бесплотная семья, и настоящих семей из плоти и крови. Счастливые улыбки детей терзали душу Корнелиса.
Он любил следовать заведенному порядку. Каждое воскресенье они с Софией заходили в лавочку на площади Дам и покупал ей блинчик, посыпанный сахарной пудрой. Сегодня они сделали то же самое. В магазинчике приятно пахло ванилью и миндалем. Какой-то карапуз тянул отца за руку, прося купить сладости. У него были белокурые кудряшки, как у херувимчика, и румяные щеки, словно нарисованные Рубенсом. У Корнелиса сжалось сердце.