Виллем до сих пор не мог поверить, что Мария любит его.
– Я заходил вчера. Почему ты не открыла дверь?
– Один зеленщик показывал мне свою морковь.
– Издеваешься?
– Я была на рынке. – Она улыбнулась. – Дурачок, я люблю только тебя. Знаешь – я как устрица в своей ракушке. И лишь ты можешь меня открыть.
Мария шагнула назад и впустила Виллема в дом. Он опустил корзину на пол и обнял Марию.
– Ох! Твои пальцы!
Она провела его через прихожую и коридор к лесенке, спускавшейся в кухню. Когда они уперлись в раковину, Виллем ущипнул ее за зад. Мария дернула рычаг. Вода из крана хлынула на его протянутые руки. Виллем стоял смирный и послушный, как ребенок. Она вытерла его пальцы и понюхала, не пахнут ли рыбой. Виллем прижался к ней всем телом, потом раздвинул коленом ее ноги – она чуть не застонала – и поцеловал.
– У нас мало времени, – прошептала Мария. – Хозяева дома.
Она увлекла его за собой, на кровать в глубокой нише. Они споткнулись о деревянный порожек и, смеясь, повалились на матрац. Как же здесь было тепло – самая теплая кровать на свете! Когда они займут весь дом, то все равно будут спать только тут – в их уютном гнездышке, в сердцевине ее мира.
Виллем шептал ей на ухо нежные слова. Мария щекотала его. Он вскрикнул. Она на него шикнула. Затем взяла его руку и положила себе между ног: нет времени на пустяки. Оба елозили и хихикали, точно дети: они выросли в деревне и привыкли спать вповалку вместе с братьями и сестрами.
Далеко у входной двери послышался глухой стук. Мария мгновенно выпрямилась, оттолкнула Виллема и выскочила из постели. Через минуту, красная и запыхавшаяся, отворила дверь. В проеме стоял мужчина. Невысокий, смуглый, голубоглазый, с темными вьющимися волосами, в бархатном берете.
– Мне назначена аудиенция, – сказал он. – Я пришел писать портрет.
Спелые груши сами падают в руки.
Якоб Катс. Моральные символы, 1632 г.
– Моя рука должна быть здесь, у бедра?
Корнелис вполоборота повернулся к живописцу. Грудь выпячена вперед, вторая рука сжимает трость. На нем парчовый кафтан и черная шляпа. Он тщательно причесал бороду и навощил усы, заострив их на концах. Сегодня его костюм украшают брыжи – огромный белоснежный воротник, который странно отделяет его голову от тела, словно ее положили на блюдо. Муж старается скрыть волнение.
– Знаете поговорку: гони природу в дверь, она влезет в окно? Хоть мы и выбелили стены наших храмов, удалив изображения святых… – Он склоняет голову в мою сторону. – Я должен извиниться перед моей женой, поскольку она католичка… Так вот, наша реформаторская церковь перестала покровительствовать живописи, однако талант художников не мог остаться невостребованным и не проявить себя в другом. Мы стали их бенефициарами, ведь они запечатлевают нашу повседневность с величайшей живостью и точностью в деталях, а она, не преступая пределов благочестия, все же близится к границам совершенства.