Ключик потерялся, но Мэрилин отжимает хлипкую застежку шариковой ручкой. Дневник раскрывается на 10 апреля – там пусто. Мэрилин перелистывает до 2 мая, накануне исчезновения Лидии. Ничего. И 1 мая ничего, и весь апрель, и март. Страницы пусты. Мэрилин достает 1976 год. 1975. 1974. Страница за страницей – зримое упрямое молчание. Мэрилин листает задом наперед, до самого первого дневника за 1966 год, – ни единого слова. Все эти годы – ни следа. Никаких объяснений.
На другом конце города Джеймс просыпается в расплывчатой мути. Почти вечер, в Луизиной квартире полумрак.
– Мне пора, – говорит Джеймс.
От мысли о том, что он натворил, кружится голова. Луиза заворачивается в простыню и смотрит, как он одевается. Под ее взглядом пальцы не слушаются: рубашка застегивается косо, и не один раз, а дважды, и даже когда рубашку удается победить, она как чужая. Непривычно висит, под мышками жмет, на животе выпирает. Как прощаться после такого?
– Доброй ночи, – наконец произносит Джеймс, взяв портфель, и Луиза просто отвечает:
– Доброй ночи.
Будто они расходятся с факультета, будто ничего не произошло. Джеймс садится за руль, в животе урчит, и он соображает, что Луиза так его и не накормила, да он и не ждал.
И вот он включает фары, потихоньку трогается, ошалев от того, сколько всего случилось за день, а между тем его сын в сгущающемся сумраке глядит из окна спальни на дом Джека: там только что вспыхнула лампочка на крыльце, там давным-давно нет патрульной машины. Ханна на чердаке свернулась клубком в постели, перебирает подробности минувшего дня: белые пятнышки на костяшках отца, когда тот вцепился в руль; капельки пота, что выступили у священника под носом, как роса; глухой удар гроба о дно могилы. Фигурка брата (Ханнино окно выходит на запад), как он медленно отошел от Джекова крыльца и, повесив голову, побрел домой. И слабый вопросительный скрип (открылась дверь в мамину спальню), и тихий щелчок в ответ (закрылась дверь в спальню Лидии). Мама сидит там который час. Ханна обхватывает себя руками, крепко обнимает, воображает, как утешает маму, как мамины руки утешают ее.
Не ведая, что младшенькая так внимательно, так жадно прислушивается, Мэрилин отирает глаза, ставит дневники на полку и дает себе клятву. Она узнает, что случилось с Лидией. Разберется, кто виноват. Выяснит, что пошло не так.
Незадолго до того как Лидия получила свой первый дневник, в университете устроили ежегодный рождественский прием. Мэрилин идти не хотела. Всю осень она давила в себе смутное недовольство. Нэт едва пошел в первый класс, Лидия – в детский сад, Ханну еще даже вообразить не могли. Впервые после свадьбы Мэрилин осталась не у дел. Ей двадцать девять, еще молода, еще стройна. Еще умна, считала она. Вот теперь можно и доучиться. Сделать все, что планировала, пока не появились дети. Вот только она забыла, как составлять письменные работы, как вести конспекты; все туманно, все невнятно, словно из ночных грез. Как тут учиться? Надо готовить ужин, Нэта пора укладывать, Лидия хочет поиграть. Мэрилин листала раздел объявлений о вакансиях, но «требовались» только официантки, бухгалтеры, рекламные текстовики. Она ничего такого не умела. Она вспоминала мать, какой жизни та хотела для дочери, о какой жизни мечтала сама: дети, муж, дом, поддерживай порядок – вот и вся работа. Именно это Мэрилин ненароком и заполучила. Только этого мать ей и желала. Не очень-то праздничная мысль.