Каждое утро Джеймс звонил в полицию. Нужны другие фотографии Мэрилин? Может, еще что-нибудь рассказать? Позвонить еще кому-нибудь? Через две недели, в середине мая, следователь деликатно сказал:
– Мистер Ли, мы очень ценим вашу помощь. И мы ищем машину. Но я ничего не обещаю. Ваша жена взяла одежду. Упаковала чемоданы. Забрала ключи. – Фиск уже тогда не любил внушать ложные надежды. – Порой такое бывает. Порой люди просто слишком разные. – Не произнес вслух «неравный», «межрасовый» и «мезальянс», но это и не требовалось. Джеймс все равно расслышал и даже десять лет спустя прекрасно помнил Фиска.
Детям он сказал:
– Полиция ищет. Ее найдут. Она скоро вернется домой.
Лидия и Нэт запомнили так: шли недели, а ее все не было. На переменах другие дети шептались, а учителя смотрели жалостно, и оба вздохнули с облегчением, когда наконец наступили каникулы. После этого отец не выходил из кабинета, а им разрешал дни напролет смотреть телевизор – от «Могучей мыши» и «Суперпса» по утрам до «У меня есть секрет»[17] поздно ночью. Как-то раз Лидия спросила отца, что он делает в кабинете, а Джеймс вздохнул и ответил:
– Да дурака валяю.
Лидия вообразила, как отец катает по полу какого-то дурака, подталкивает его резиновыми тапочками, чтоб не больно, – пум, пум, пум.
– Это значит, он книжки читает и всякое такое, дура, – сказал Нэт, и резиновые тапочки обернулись нормальными отцовскими ботинками с истрепанными шнурками.
А на самом деле Джеймс каждое утро делал вот что: вынимал из кармана конвертик. В первый вечер, когда полицейские ушли, забрав фотокарточку Мэрилин и заверив, что сделают все возможное, а Джеймс унес детей из гостиной и уложил по кроватям прямо в одежде, в спальне он заметил бумажные клочки в корзине. Один за другим выудил их из мешанины ватных шариков, старых газет, одноразовых платков с отпечатками напомаженного поцелуя. Сложил их на кухонном столе, совместил драные края. Я задумывала другую жизнь, но все сложилось не так, как я хотела. Нижняя половина листа пустовала, но Джеймс усердствовал, пока не сложил все клочки. Она даже подписи не поставила.
Он перечитывал и перечитывал записку, разглядывал древесину, змеившуюся в просветах между белыми обрывками, пока небо не перекрасилось из темно-синего в серый. Затем смахнул клочки в конверт. Каждый день – всякий раз обещая себе, что это в последний раз, – он сажал Нэта с Лидией перед телевизором, запирался в кабинете и доставал рваную записку. Перечитывал, пока дети смотрели мультики, а потом мыльные оперы, а потом телевикторины, валялись в гостиной, без улыбки созерцали «Моя жена меня приворожила», и «Заключим сделку», и «Если по правде»