Наконец поезд прибыл.
Неподвижная до сих пор толпа колыхнулась ему навстречу, и люди заспешили к вагонам. Матери пытались оттащить детей от края платформы, рядом с которой бесшумно катили останавливающиеся вагоны. Тишину провинциального вокзала вмиг нарушили радостные возгласы, приветствия, восклицания.
Кто-то, не обращая внимания на брань проводницы, выскочил прямо на ходу, не дождавшись остановки поезда, кто-то всхлипывал, не отрывая взгляда от родного лица, а какой-то долговязый пьяный мужик все бегал вдоль состава, толкал не обращающих на него внимания людей, размахивал пустой авоськой и хрипло орал:
— Наум! Ты где, Наум?!.
И было непонятно — то ли он кого-то ищет, то ли потерялся сам.
Почти одновременно с этим поездом на станцию прибыл и другой товарный. Крепыш тепловоз проволок на самый последний путь длинный состав с древесиной и нефтью. Тяжелые массивные платформы, огромные, заляпанные пятнами гудрона цистерны, грубо сколоченные стойки теплушек, и лишь последние вагоны обитаемые — старые, ржавые, с закованными в сталь решеток окошками.
Вагонзаки.
К решеткам припали десятки глаз: жадных, страшных, диких…
— Какая станция? — негромко спросил Рафинад.
— Станция… — ядовито усмехнулся кто-то. — Узнать бы, какая область!..
— Или страна! — тотчас пошутил другой. — А то увезут в Казахстан!..
— Куда бы ни привезли — всюду родина, — рассудительно заметил третий, и было непонятно, чего больше в его словах, любви или ненависти…
Вдруг прорезался тонкий, почти бабий крик:
— Падлы! Суки! Ненавижу!.. Но его не поддержали.
— Шлепни его, кто там поближе, — посоветовал сиплый голос.
— А-а-а! — забился в истерике зек, но вдруг смолк, словно кто-то залепил ему ладонью рот.
— Давно бы так…
— А вот я, думаю, братцы, что все еще не так плохо…
— Тихо! Едут вон… — прошелестело по вагону.
Подъехали «воронок» и несколько крытых брезентом грузовых машин. Не особенно торопясь, спокойно, даже как-то вяло солдаты окружили обшарпанный «Столыпин»[15].
Овчарки на коротких поводках выглядели сонно, не лаяли, а зевали, словно их только что разбудили.
Подогнав «воронок» ближе к вагону, стали выгружать первую камеру, но почему-то очень медленно. Рафинад находился во второй, где зеки, томясь ожиданием, негромко переругивались. Особо, правда, никто не выступал понимали, спешить некуда.
Сидящий за драку со смертельным исходом немолодой шахтер, весь черный от загара и въевшейся за годы работы угольной пыли, спокойно сидел на полу. Рафинад, подумав, тоже примостился рядом. Воздух в камере был спертый, тяжелый.
Наконец настала их очередь.