В чем дело? Есть, во-первых, какой-то нюх, понимание физики, цепкость, комбинаторская и ассоциативная хватка. Во-вторых, было большое стремление «придумать эффект», что-то сделать. Почему? Думаю, что это родилось из-за комплекса неполноценности.
Грешно жаловаться, но в общем тяжело складывалась жизнь…»
Теперь понятно, почему такие люди, как академик Виталий Лазаревич Гинзбург, становятся Нобелевскими лауреатами?
Поздравление с юбилеем.
Дверь открыла женщина, помогающая по хозяйству.
– Он вас ждет, – сказала она. – Проходите в кабинет. Ботинки не снимайте, на улице сухо да у нас это и не принято…
Виталий Лазаревич сидел в инвалидном кресле у письменного стола. Работал.
Обменялись приветствиями. Он протянул рукопись очерка, который я написал для «Литературки».
– Мне понравилось, – сказал он. – Только одно замечание: не называйте меня «Виталий Лазаревич» – это длинновато, а пишите просто «В. Л.», как именуют меня друзья и коллеги. Кстати, а наша договоренность остается?
– Конечно, – подтвердил я.
«В. Л.» имел в виду мое выступление на товарищеском ужине по случаю присуждения ему Нобелевской премии. Я провозгласил тост за нового лауреата и пообещал, что теперь ни единого слова не буду править в его материалах, которые он будет писать в «Научные среды» – такой раздел я вел тогда в «Литературной газете».
– А как вы относитесь к религии? – вдруг спросил он.
– Я – атеист.
– Ну, слава богу! Сейчас слишком много стало религиозных, а в науке это недопустимо, – сказал Гинзбург. – Это очень опасно для нее. Даже наш президент академии грешит этим, забывая, что наука и религия антиподы. Об этом и хочу написать. Вот только не знаю, успею ли…
– Вы о чем? – не понял я.
– Странная судьба у Нобелевских лауреатов, – сказал он. – Мой учитель Игорь Евгеньевич Тамм получил эту премию, а жизнь закончил инвалидом – был прикован к дыхательной машине. Мой друг Ландау тоже: премия и инвалидность. И вот теперь я – в инвалидном кресле…
– Ну зачем же так печально…
– Жизнь такова, жизнь… – Он помолчал, а потом оживился. – Подарю вам свою книгу. Она так и называется «О науке, о себе и о других». В ней отражение моей жизни…
С тяжким чувством я покидал квартиру академика Гинзбурга. Я не сказал ему, что встречался и с Игорем Евгеньевичем Таммом, и с Львом Давидовичем Ландау незадолго до их ухода. Они оба поразили меня тогда какой-то безысходностью, которая почудилась мне в их словах. Нечто подобное я почувствовал и сейчас.
Через месяц после нашей встречи академик Виталий Лазаревич Гинзбург умер.