Рыскающие по комнате бабы нашли пару сигарет в ящике письменного стола. Тетя Лизи провозгласила, что речь может идти о «специально подготовленных самокрутках». Андреа посчитала это «чепухой». Бабушка предложила распотрошить их проверки ради.
– Куда они обычно это суют, – озабоченно спросила она, – в табак или фильтр?
Просветил ее кто-нибудь или нет, я не услышал, потому что через тот кусочек сада, что был виден мне из окна, к дому шла Йоши. Я хотел выйти из комнаты, но Андреа вцепилась в рукав моей рубашки.
– Ты останешься здесь! – закричала она. – И никуда не пойдешь! Ишь, чего захотел!
А бабушка, потроша фильтр, заорала:
– Я обещала Мони, что ты не покинешь дом, пока она не вернется!
– Я просто открою дверь, – сказал я, – пришла моя подружка.
Подтверждая мои слова, мелодично зазвонил звонок. Четыре бабы уставились друг на друга.
– Я открою, – сказала тетя Лизи.
Три родственницы кивнули ей.
– Ничего ты не откроешь, – взвился я, – своей подруге я сам открою дверь. А если ты меня не выпустишь, – гавкнул я на Андреа, – я тебя сейчас так пну – три недели будешь с синяком ходить!
От неожиданности Андреа выпустила мою рубашку, тут же попыталась снова ее схватить, но я уже выбежал из комнаты. Я скатился с лестницы, как скорый поезд. Четыре бабы меня не преследовали. Они стояли наверху на лестничной площадке и таращились мне вслед.
Я открыл дверь. Мне не хотелось, чтобы Йоши входила. То, что творилось в доме, было настолько отвратительным, что гостям показывать все это не стоило.
В сад сегодня не выйдешь – там холодно и ветер.
А на кафе у меня не было денег. И, кроме того, если бы я попытался уйти, четыре фурии наверняка погнались бы за мной и попытались задержать. Наверное, все эти сумбурные мысли отразились на моем лице, и вид у меня был совершенно беспомощный, потому что Йоши сказала:
– Прости, что заявилась вот так запросто. Но до четырех я бы не дотерпела.
Мою нерешительность Йоши поняла так: мне сейчас не до разговоров по душам.
Ее крохотный нос задрожал, как у зайца, глаза наполнились слезами, и она прошептала:
– Помоги мне! У меня больше никого нет!
Раньше я никогда не видел, чтобы такие крупные слезы так тихо и благородно текли по таким красивым щекам.
– Заходи, – сказал я, и смутное подозрение, угнездившееся во мне за последние дни, что я, наверное, люблю это маленькое тощее создание, одетое не пойми во что, превратилось в уверенность. Не знаю, как чувствуют себя другие, когда вдруг осознают такое. Наверное, на них это осознание сваливается не в тот самый момент, когда за спиной караулят четыре истерички, а перед ними рыдает объект их любви.