Лектор начал ощутимо потеть, недоговаривать до конца фразы и даже слегка заикаться. Наконец, он выдавил из себя что-то вроде: «Было бы любопытно указать вам на ваши ошибки, но, к сожаленью, у нас осталось слишком мало времени на усвоение темы лекции».
И это было хуже, чем выгнать Мирского из аудитории.
Ода, социолог отомстил! Ведь скоро был экзамен. Борис... я думаю, при всем его внешнем спокойствии в духе «а ничего и не было», подготовился все-таки лучше, чем сделал бы это в нормальных условиях. Отвечать пошел самым первым и, насколько я могу судить, отвечал безукоризненно. Преподаватель слушал молча, не глядя на Бориса. Потом так же, ни слова не говоря, поставил «неуд» и пододвинул зачетку на край стола.
Единственный «неуд» по социологии на нашем факультете за Бог знает сколько лет.
Затем, когда Борис пришел на пересдачу, четверку получил сразу, отвечать ему даже не пришлось. Не знаю, быть может, преподаватель посчитал, что таким образом он доказал свое моральное превосходство...
Борис же ни разу на протяжении всей этой истории не позволил себе эмоции. Хотя это не было его привычным состоянием — не наделенный бурным темпераментом, он тем не менее каменным истуканом не был тоже.
Роберт, разумеется, не имел ничего общего с тем недоразумением в обличив педагога. Да и ситуация абсолютно иная. Но вот Борис вел себя схожим образом, и чтобы это понять, нужно было знать его так, как знаю я.
В его словах, в его голосе, на его лице не было яда. Но яд был — где-то глубже. В подтексте, в интонациях, в самом построении разговора. Борис решил для себя, что Роберт — тот самый охотившийся на меня маг. (Стоит ли его осуждать, если я сам давеча пришел к аналогичному выводу?) И начал... давить? Выводить на чистую воду?
Я был на Бориса зол. То есть, наверное, мне стоило бы растрогаться от такого доказательства нашей дружбы — если бы я в таком доказательстве нуждался. Но наш пуд соли мы с Мирским съели уже слишком давно, чтобы оставался хоть какой-то повод для сомнений.
А вот для злости повод был. За кого он меня принимает? За идиота? За сопляка? За безмозглого младенца, приведшего за ручку страшного дядю? Я тут, значит, ушами хлопаю, пока мой спаситель Борис Мирский доблестно, а может даже героически, разоблачает коварного злоумышленника...
— Вадим, извини! — просительным тоном сказал Борис. С обезоруживающей улыбкой.
Жену свою пусть обезоруживает!
— Нет, правда, извини. У тебя на лице написано все, что ты обо мне думаешь. Давайте будем считать, что ничего не было, и начнем разговор сначала. Роберт, перед вами я тоже извиняюсь.