Последний час офицера колотил нескончаемый озноб, что вроде бы само по себе ничего не значило в нетопленой комнате с высаженным настежь окном, но Павел Владимирович разбирался в ранениях и отлично понимал, что это дает о себе знать потеря крови. Одному Господу известно, когда он впадет в оцепенение и…
За дверью отчетливо скрипнула половица, и Ланской выстрелил навскидку. Минус один. Еще раз.
Все. Настала очередь обоймы с последним патроном.
Что ни говори, а непроглядная чернота пистолетного ствола завораживает, тянет не хуже колодца или пропасти… Где-то там сидит маленький свинцовый дьявол с тупой латунной головкой, способный одним махом разрушить весь тот необъятный мир, что складывался целых сорок лет… И для того, чтобы выпустить его на свободу, не нужны никакие магические ритуалы. Достаточно лишь легкого движения пальца…
Павел Владимирович упер еще теплый от последнего выстрела обрез ствола в мягкую ямку на виске.
«Вот и все. Нужно было в «нагане» один патрон оставить – получилось бы чисто и аккуратно, а то таким калибром весь череп разнесет… Интересно, есть все-таки Тот Свет или это тысячелетние выдумки? Сейчас проверим…»
Нужно было помолиться напоследок, но слова молитвы, затверженные наизусть еще в далеком детстве, как-то выветрились из головы, и вместо суховатых «Спаси, сохрани и помилуй…» возник образ Наташеньки. Не той встревоженной, слегка осунувшейся и как-то разом постаревшей женщины, какой он застал ее в тот последний раз, а веселой и смешливой юной прелестницы, раз и навсегда пленившей сердце офицера…
«Прощай, Наташенька…»
Ланской нажал на спуск, но вместо грохота, предваряющего адскую бездну, не веря собственным ушам, услышал четкий металлический щелчок бойка по капсюлю.
Осечка?! Как некстати…
Еще один щелчок. Проклятая Америка…
Словно в страшном сне, Павел Владимирович видел разлетающиеся под ударами прикладов двери, слышал торжествующий рев валящей внутрь толпы…
Избитый и окровавленный, он то терял сознание, то снова выплывал из забытья, когда его волокли по коридорам куда-то.
«Расстреляют? – вялыми червяками копошились под черепной костью мысли. – Зачем тогда тащат куда-то – шлепнули бы и здесь… Увезут в свою проклятую «че-ка», будут рвать ногти и жечь калеными шомполами? Ну, когда-то все равно пришлось бы ответить за то, что приходилось делать с такими, как они… Подобное – подобным… Все равно он не скажет им ни слова…»
А если не выдержит? Нечеловеческие страдания развязывают языки самым стойким. Это он тоже знал досконально – видел сам, как ползал в ногах после трех суток непрерывных допросов один из их комиссаров, слывший несгибаемым. Согнулся… Эх, зря тянул до последнего, надеялся на последний патрон… Нет, можно еще побарахтаться – джиу-джитсу позволит раскидать этих деревенских увальней, расслабившихся при виде беспомощного избитого человека, которого они самозабвенно месили несколько минут кулаками и ногами, мстя за свой недавний страх, за смерть товарищей, за вековую лакейскую привычку кланяться перед ним, «белой костью». Именно за это, за что – вовсе не за богатство или знатность – они ненавидели их всех… Раскидать это быдло и… Нет, не спастись – спастись уже не получится. Умереть от пули или штыка, обманув их своей смертью еще раз. Еще раз посмеяться над ними – уверенными в своей непременной победе…