— Нам нужно поговорить, — сказал он резко. А потом кивнул — как он надеялся — в сторону Лейлы. — Избранная, прошу извинить нас.
Женщины что-то сказали друг другу, Бэт — напряженно, Лейла — взволнованно. А потом его супруга встала с кровати и подошла к нему.
Они не сказали друг другу ни слова. Пока она не закрыла дверь за ними. Пока они не прошли по коридору бок о бок. И лишь дойдя до своего кабинета, Роф приказал Джорджу оставаться снаружи и запер их в комнате.
Хотя он весьма близко познакомился с расстановкой навороченной французской мебели, он выставлял руки в стороны, прикасаясь к укрытым шелком креслам и изящной софе… а потом — к углу отцовского стола.
Обойдя его и сев на трон, Роф вцепился в массивные резные подлокотники… так сильно, что дерево протестующе затрещало. — Как давно ты начала сидеть с ней?
— С кем?
— Не прикидывайся дурочкой. Тебе это не идет.
Воздух в комнате буквально застыл, и он услышал ее шаги по обюссонскому ковру. И пока Бэт ходила, он мог представить ее: брови низко опущены, губы сжаты, руки скрещены на груди.
Вина исчезла. Сейчас она была такой же злой, как и он.
— Почему тебя это вообще волнует? — пробормотала она.
— Я имею все права знать это.
— Что, прости?
— Она беременна. — Он ткнул в ее сторону пальцем.
— А то я не заметила.
Он так сильно ударил кулаком, что телефонная трубка соскочила с держателя.
— Ты хочешь спровоцировать свою жажду?!
— Да! — закричала она в ответ. — Хочу! Это что, преступление?!
Роф шумно выдохнул, казалось, его сбила машина. Снова.
Изумительно, какое опустошение порой чувствуешь, когда озвучивают твой самый сильный страх.
Сделав два глубоких вдоха, он понял, что должен тщательно выбирать слова… хотя его надпочечники заработали на полную и накачивали его кровеносную систему целой тучей «О-Боже-Мой», так, что он просто тонул в парализующем страхе.
В тишине «бип-бип» телефона казался таким же громким, как ругань, потоком лившаяся в их мыслях.
Дрожащей рукой Роф похлопал по столу, пока не нашел приемник. Он вернул трубку на место со второй попытки, но на этот раз умудрился ничего не расквасить.
Милостивый Боже, как же тихо в комнате. По непонятной причине он с неестественной четкостью ощутил кресло, на котором сидел, все, начиная с кожаной обивки, резных символов под предплечьями, до царапавшей тело спинки, поднимавшейся позади него.
— Мне нужно было услышать это, — сказал он безжизненно, — и знай, я говорю начистоту. Я ни за что не обслужу тебя во время жажды. Никогда.
Сейчас она задышала так, будто получила удар в живот.
— Я не… я не верю, что ты только что сказал это.