Ну а время прошло… Я-то сразу поняла, что ребеночек будет. И вот странно: ни страшно мне не было, ни стыдно. Я в почтальонки ушла. На заводе тяжело очень уж было. Ну и ушла. Люди добрые говорили: не ходи в почтальонки, беда, одна беда. Да разве в шестнадцать лет этому веришь? Я и в войну толком не верила, не понимала. Я маму схоронила, надорвалась она, дома три похоронки лежало, на отца и братьев, а все не верила. Все казалось, что вернутся, все вернутся, и будем жить по-прежнему… И Васю я ждала, будто он учиться уехал, в город, и скоро вернется, и меня с собой заберет.
Бабушка Тася опять надолго замолчала. Никогда никому из своих родных детей и внуков не рассказывала она про то, что рассказывала сейчас чужой, незнакомой почти девочке. Динка ее не торопила. Она давно перебралась с подушки к бабушке поближе, а потом и вовсе положила голову ей на колени. Бабушка, казалось, этого и не заметила, только вместо юбки перебирала теперь Динкины волосы.
– Писал он мне часто. Да я и на почту-то устроилась, чтобы письма его получать поскорей.
Он мне писал да матушке, больше у него никого не было. Я письма ей в ящик бросала, а зайти, в руки отдать, нет, ни разу не зашла, раз она не хочет, зачем?
Я навязываться не буду. Думала только все: легче ждать вдвоем-то… Я одна, и она одна. Я, как проснусь, все глажу живот, глажу да разговариваю с ним… Васе я ничего не писала об этом. А он сам, будто догадался, вдруг в одном письме мне пишет, что закончится война, вернется он, дом построим, будет у нас сад, яблони да вишни, родится у нас сын, и назовем его Александром, в честь наших отцов, которые погибли, защищая нашу великую Родину… У нас одинаково их звали, и оба погибли еще в первый год.
Бабушка Тася говорила сухим, как ее пальцы, голосом, спокойно, будто даже равнодушно. Но на Динкино сердце накатывалось чувство близкой беды.
– Ну вот, в почтальонки-то ушла и столько горя насмотрелась, Господи помилуй! А потом день этот проклятый. Весна была, трава такая ласковая, нежная, я все босиком бегала… Все письма раздала, и так хорошо мне было, ясно. А потом вынула – похоронка. И адрес… Васин. Я до дома его дошла, а что делать, не знаю. Постучать? Как я ей отдам? А в ящик бросить, как я брошу – это ж Вася… Стою на крыльце и слышу вдруг, что кто-то плачет тоже. Она меня в окошко увидала и поняла все, раз я в ящик не бросаю, и плачет теперь там, за дверью. Не могла я больше. Камнем бумажку проклятую эту приложила и убежала. И все слышала за спиной ее плач.
Динка боялась пошевелиться. Бабушка Тася до боли сжала ее волосы в кулаке, но Динка терпела, лежала не шелохнувшись.