Звонят в дверь. Плетусь открывать – мама ненадолго отлучилась. На пороге стоит офицер Хайаши, в форме, с серьезным лицом, весь из себя деловитый, будто по вызову явился.
– Ты не была на завтраке.
Таращу на него глаза.
– Может, тебя кто обидел? Кого арестовать?
А вот это неплохая идея.
– Будете в Беркли – можете арестовать моего отца на том основании, что он – хорек вонючий, меня знать не желал и сам факт моего существования его бесит.
– Тут скорее в слабоумии надо обвинять.
Офицер Хайаши супит брови – точь-в-точь сторожевой пес, только зарычать осталось. Сейчас посочувствует, скажет, что от таких дочек только кретины отказываются. Но Хайаши суровеет лицом.
– Жизнь есть жизнь. Придется смириться.
Смириться? И только-то? Почему мне раньше не посоветовали? Уж я бы смирилась! Ладно, еще не поздно. Прищуриваюсь.
– А у вас-то у самого дети есть?
Хайаши пропускает вопрос мимо ушей, разворачивается.
– Тебе надо подзаправиться и проветриться. Нечего торчать в четырех стенах.
И он уходит прежде, чем я соображаю сказать что-нибудь примирительное. Поэтому я громко хлопаю дверью и варю себе черный-пречерный кофе. Изо всех сил шурую поршнем френч-пресса.
– Ты в кухню спустилась? Вот и умница, – говорит мама, входя, позвякивая ключами.
Кажется, сегодня третий день с поездки в Беркли.
– Помнишь, Вив, сегодня должны были доставить твой подарок? Вот его и доставили.
Поднимаю взгляд над кофе. Мама так и стоит в дверном проеме, из-за стола не видно, что она прячет за спиной. Вдруг мама наклоняется, и я слышу легкое царапанье, топот маленьких лапок.
В кухню врывается, точнее, вкатывается белый, пушистый комок, не больше круглой булки. Крохотные коготки клацают по полу. Нет, это не собака – это любовь с первого взгляда. Лишаюсь дара речи.
– Она правда моя?
Хватаю собачку, такую теплую, такую непоседливую.
У нее еще и по розовому банту на каждом ухе завязано.
– Она – моя, мам?
Я начала мечтать о собаке раньше, чем понимать слова, и уж точно раньше, чем говорить. Считается, что человек не помнит себя в раннем детстве; а я вот отлично помню, как ехала в коляске и показывала на всех собак, что попадались по пути, как отчаянно и безнадежно пыталась внушить маме простую мысль: мне необходимо одно из этих созданий.
– Да, она твоя. Ее хозяйка перебралась в дом престарелых, и о собачке больше некому заботиться. Ее зовут Сильвия.
– Сильвия, – шепчу я.
Конечно, она – Сильвия, точная Сильвия. Дерзкая и невинная; с виду, за счет белой/седой шерсти, пожилая, но юная душой. Сильвия, не теряя времени, принимается лизать мне шею. Будто плюшевая игрушка ожила, чтоб я была не одна в своей тоске.