– Какая лапочка.
– Мне ее мама на день рождения подарила.
Улыбка сползает с лица Джонаса.
– Вив, ты как?
Мне почему-то кажется, что прозвучало официально.
Мы поменялись ролями. Теперь Джонас без предупреждения появился у меня дома. Только он, в отличие от меня, смущен и нерешителен, будто моя тоска – непреодолимое препятствие. Больше я не буду его крыльями, не смогу унести его от печали. Я сама потерпела крушение, где уж мне спасать других.
– Пойдем, – говорит Джонас.
Протягивает мне руку ладонью вверх.
Мне в Джонасе Дэниэлсе многое нравится; многое такое, что любой пустышке понравилось бы, – густые волосы, сильные плечи, теплые карие глаза. А вот от чего я без ума, так это от рук Джонаса Дэниэлса. На руки вообще редко внимание обращают. Они и достоинством-то не считаются. У большинства парней кургузые пальцы, узловатые костяшки, ободранная кутикула. Словом, пока твои ладони не окажутся в действительно красивых мужских ладонях, ты и не поймешь, что именно в парне надо ценить. У Джонаса кисти рук крупные, загорелые, пальцы длинные. Лучших рук и не пожелаешь.
Из дому выходить не хочется, но вступает природное обаяние Джонаса. Он такой красивый и такой хороший-прехороший, он пришел ко мне, хоть и знал: я могу его просто из вредности, с досады прогнать. Короче, я протягиваю Джонасу руку.
* * *
На утесе мы спускаем Сильвию с поводка, она скачет по мшистым камням. За нашими спинами цветущие деревья, лепестки летят с соцветий, падают на землю, точно слезы. Больше всего в Верона-ков я люблю этот утес; именно здесь избавляюсь от таблеток. Пожалуй, мой утес – самое тихое место в тишайшем из городков. Тихое – в смысле безлюдное. Шумы-то как раз есть. Небо звенит от синевы, бриз с шелестом колышет траву.
– Ты уверена, что Сильвия без поводка не потеряется? – спрашивает Джонас, этот вечно замороченный взрослый мальчик.
– Уверена.
Садимся у края обрыва, но не на самый край. И на расстоянии фута друг от друга, потому что мне не хочется ничьих прикосновений. Сейчас разве только облакам позволено ласкать меня. Джонас рассказывает о младших, чем они занимались; об изменениях в ресторане, о покраске стен и новых рецептах.
– Представь, на этой неделе дождь шел несколько часов, – говорит Джонас, не получив от меня реакции ни на одно из сообщений. – Как раз в тот день, когда ты ездила в Беркли.
Это я и без него знаю – я ведь слышала запах земли. Джонас сегодня что-то очень уж старается; прощупывает меня со всех сторон. Я, вместо того чтобы реагировать, думаю о его словах, он же ступает на очередную тропу, поднимает очередную тему. Моя душа – она ведь лабиринт; а Джонас – о, Джонас отыщет выход. Обязательно. От меня требуется восхищение его ангельским терпением, и вот я бросаю бедному мальчику желанную кость.