– Еще как, – шепчу я.
Смотрю на больничную рубаху. Что-то под ней? Наверно, рваные раны, на которых формируются струпы. Подтягиваю простыню, чтобы открылись ноги. Я должна убедиться, что хоть они целы. На левой ноге все бинты, бинты. Открыты лишь несколько сантиметров кожи. Будто в меня гравием стреляли.
– Боже.
Выворачиваю шею. Теперь видно, что и ключицы залеплены пластырями.
– А это что?
– Тебе накладывали швы. Наверно, ты поранилась о камни, когда упала. Бедная моя девочка!
Мама сжимает мне руку.
– Бедная моя девочка. Ты помнишь, что случилось?
Я помню, да – но так, будто все было не со мной. Будто это кино, а я – только зритель. Я помню, что делала и что думала, но не вижу в этом логики. Объяснения и начинать не стоит. Ограничиваюсь кивком, шепчу:
– Ты на меня сердишься, мама?
– Ну что ты, солнышко. Конечно, нет.
– Но я же тебя обманула. Прямо в лицо тебе солгала. Знаешь, я бросила принимать таблетки.
Тупая боль в плече, ералаш в голове – я все это вполне заслужила. Я лгала родной матери, которая так старалась мне доверять.
– Ничего, маленькая. Это ничего. Пустяки.
– А я что… – кошусь на капельницу. – Я снова на лекарствах, да?
– Это только обезболивающие. И еще препараты, чтобы… чтобы стабилизировать твою психику.
Понятно, почему я лежу тихо. Так надо. Даже сквозь боль, сквозь туман и вялость чувствую облегчение.
– Мама.
Голос срывается, а слез нет. Слезы иссушены медицинскими препаратами. Но дыхание – дыхание все равно такое, будто я плачу. Слова вырываются, придушенные рыданиями.
– Мама… а что… если это… перечеркнет всю мою жизнь?
– Не бойся, – мама тоже переходит на шепот. – Это перечеркнет всего несколько дней. Потом еще несколько недель будет трудновато. Какая мелочь по сравнению с целой долгой и счастливой жизнью. Ты справишься. Мы справимся. Вспомни-ка дядю Митча. Да, у него был тяжелый период, но сейчас ему так живется, что мы только облизываемся!
Я почти смеюсь. У моего дяди Митча тяжелое тревожное расстройство. А еще – прекрасная квартира в Сан-Франциско, и сын, Пип, и целая компания шумных, вечно хохочущих приятелей. Когда я была маленькая, мы с мамой гостили у дяди Митча. Помню, я каждый вечер воевала за право лечь спать попозже, послушать сначала, как веселятся взрослые в кухне за столом. Дядя Митч работает в музее; бегает трусцой в парке «Золотые ворота»; ест как бог. Да, он всю дорогу на таблетках и врача посещает. И да, в его долгой и счастливой жизни выдалось-таки несколько непростых недель.
– Меня еще долго здесь продержат?
Мама сжимает губы. Значит, ничего приятного сказать не может.