– Наверное, почти пора одеваться к ужину, – сказала Роуз. – Где миссис Рубинштейн?
– У себя в комнате, – резко ответил Паркинсон. – Вместе с горничной. Горничная живет ради подобных сцен. Для нее они не только хлеб, но и мед. Она испанка и презирает Рубинштейна за то, что он не только неверующий, но еще и еврей. – Он глубоко вздохнул. – Ох уж эти две женщины, – пробормотал Паркинсон, кивнул нам и вышел.
– Думаю, – спокойно произнес Брайди, – если Рубинштейн в здравом уме, то не попытается вернуться этим вечером.
– Из-за того, что Лал сказала ему? – спросил я.
– Нет, из-за погоды.
Он подошел к окну и отдернул штору. С моря пришел туман и затянул небо, на котором уже не было звезд. Мы сошлись во мнении, что водительских навыков Рубин-штейна недостаточно для лавирования на скользких от грязи дорогах и опасных поворотах. Я очень надеялся, что он догадается не ехать по дороге над обрывом; эта дорога считалась кратчайшим путем, но из-за оползней во время недавних штормов представляла собой кратчайший путь на тот свет даже для хорошего водителя. А назвать Рубинштейна хорошим было нельзя.
Я оставил Брайди у окна и поднялся наверх; услышал звук, похожий на кошачьи шаги, и мельком увидел Грэма, входящего в один из коридоров. У себя в комнате я распахнул окно и выглянул из него. Почти ничего не было видно. Послышался шум машины, но она проехала мимо в темноте. Вскоре я услышал треск мотоцикла. Спустился я за несколько минут до восьми часов и увидел Паркинсона, сбивающего коктейли. Волосы его были взъерошены, на плече лежал палый лист.
– Лал очень беспокоится, – сказал он. – Я спускался к воротам, прислушивался, не раздастся ли шум мотора. Она уже думает, что Рубинштейн мог разбиться. Что, – угрюмо добавил Паркинсон, – не исключено.
– Какая-то машина только что проехала, – произнес я.
– Знаю. Я разговаривал с водителем. Американский турист заблудился в тумане. Наверняка замерз. – Он налил в бокал коктейль и протянул мне. – Я не посмел пригласить его выпить. Лал говорит, ждать не будем. И да поможет Бог тому, кто первым упомянет о Рубинштейне. Это имение уже на полпути к тому, чтобы стать сумасшедшим домом, а если к утру оно не превратится в морг, будем считать, что нам повезло.
Дом казался мне похожим на мавзолей. Отчасти из-за отсутствия Фэнни – для меня она была бы ярким светом в загробном мире, – но отчасти из-за беспокойства, вызванного нашим положением гостей человека, который скрылся в ночи, и возвращение его казалось сомнительным. Я поймал себя на мысли, что Фэнни как солнце. Жить без него можно, но, Боже, как по нему тоскуешь.