Пока не до крови, по дожидаться следующего зелья искусник не пожелал. Осторожно поднял руки, стиснул тонкие запястья и снял их с себя.
— Где бумаги? — осведомился хриплым шепотом, слегка нависая над хозяйкой и откровенно изучая сверху ее туго обтянутую платьем грудь.
— Ну куда ты спешишь? — укоризненно выдохнула она, неожиданно резко вывернула руки из мужских ладоней и снова попыталась его обнять.
Однако Инквар уже расслышал скрип открываемой двери и опасливые шаги, начав понимать, какой вариант развития событий совсем упустил из виду. Хотя не столько прозевал, сколько не предполагал, как такое вообще может прийти в голову любящей матери.
Он тут же попытался оттолкнуть Лавинию от себя, но она вцепилась в него, как дикая кошка в добычу, и когда Инквар отдирал от себя одну руку, лишь зло шипела, чтобы тут же вцепиться в него второй. Долгие пару минут, не желая причинить хозяйке боли, он безуспешно боролся с ней, пока острый ноготок не расчертил его скулу острой болью.
Почти в тот же миг Инквару удалось поймать оба запястья яростно вырывающейся женщины, отодвинуть ее от себя и почти швырнуть в кресло. Затем он выдохнул вскипевшую в душе ярость и медленно повернулся к двери.
Они стояли рядом, крепко держась за руки, так, как привыкли, наверное, еще с младенческих лет, и вначале взгляд Инквара против его желания замер на посеревшем лице Алильены. Скользнул по зажмуренным, как от острой боли, глазам и неестественно розовым, накрепко стиснутым губам и поскорее обратился на Ленса, хотя искусник знал точно: эту картину он не забудет никогда. И никогда ничего не простит Лавинии.
Мальчишка упорно прятал от учителя взгляд, но его губы кривила такая горькая ухмылка, что Инквару стало предельно ясно: никакого разговора с ним сейчас не получится, и, значит, жена Тарена его все-таки переиграла.
В любом другом ремесле принято поздравлять коллегу с таким способным учеником, но у Инквара не было никакого желания не только хвалить Тарена, но и завидовать ему. Да если честно, отца этих детей больше всего хотелось пожалеть, зря потрачено столько сил, а ничего от светлого ремесла искусника в его жене не осталось.
Ей скорее подошла бы медаль главной интриганки какого-нибудь барона. И можно не сомневаться, очень скоро она будет ее иметь.
Зато ему, Инквару, здесь больше делать нечего, и, значит, зря он не пошел в другую сторону, выходя из столовой. Хотя уйти никогда не поздно, но давненько ему не приходилось уходить с таким тяжелым камнем на сердце.
Только одну улыбку позволил себе Инквар на прощанье, и не его вина, что в ней было больше горечи, чем печали. И тотчас стремительно развернулся, в три шага достиг окна, рванул на себя покорно поддавшиеся створки и выпрыгнул на клумбу, засаженную пышно цветущими нарциссами.