Я примостился на сухом конце и попытался собраться с мыслями. Вот где мне придется ночевать! Глаз отчаянно горел и пульсировал. В камере невозможно было дышать, от смрада горло сжимали спазмы. Стояла невыносимая жара, моя одежда пропиталась потом и прилипла к телу.
Я ничего не ел и не пил все это время. Козье молоко, которое дала мне мама, теперь прокисшее и свернувшееся, было размазано по штанам и рубашке. Из стены торчала труба, я повернул кран в надежде получить немного воды. Полилась жидкость, мутная и коричневая.
Сколько сейчас времени? Оставят ли меня здесь на всю ночь?
Голова раскалывалась. Я знал, что не смогу заснуть. Единственное, что мне оставалось, молиться Аллаху.
«Защити меня, — умолял я. — Спаси и верни к семье как можно быстрее».
Через толстую железную дверь откуда-то издалека доносилась громкая музыка, — одна и та же запись, снова, снова и снова. Я стал считать эти отупляющие повторы, чтобы не потерять счет времени.
Леонард Коэн пел раз за разом:
Меня приговорили к двадцати годам скуки
За попытку изменить систему изнутри.
Теперь я собираюсь, я собираюсь воздать им должное,
Сначала мы возьмем Манхэттен, а потом возьмем Берлин
>{4}.
Где-то открывались и закрывались двери — много дверей. Постепенно звуки приближались. Потом кто-то открыл мою камеру, просунул внутрь голубой поднос и с шумом захлопнул дверь. Я посмотрел на поднос, стоявший прямо в жиже, выплеснувшейся из унитаза после моей неудачной попытки сходить в туалет. На нем лежало одно вареное яйцо, кусочек хлеба, три оливки и столовая ложка йогурта, пахнущего какой-то кислятиной. Там же стоял пластиковый стаканчик с водой, и когда я поднес его к губам, то с удивлением обнаружил, что вода ничем не пахла. Я отпил немного, а остатками воды вымыл руки. Я съел все, что было на подносе, но остался голодным. Интересно, это был завтрак? Который сейчас час? Я решил, что разгар дня.
Пока я пытался установить, сколько времени я нахожусь здесь, дверь камеры снова открылась. Кто-то или, скорее, что-то стояло там. Человек? Он был маленького роста, на вид лет семидесяти пяти и смахивал на горбатую обезьяну. Он закричал на меня с русским акцентом, проклиная меня, проклиная Бога, и плюнул мне в лицо. Я и представить себе не мог ничего более омерзительного.
Очевидно, это «нечто» было охранником, потому что он швырнул мне очередной вонючий колпак и велел надеть его на голову. Затем он схватился его за узкий конец и потащил меня по коридорам. Он открыл дверь в какую-то комнату, втолкнул меня внутрь и силой усадил на низкий пластиковый стульчик, похожий на стульчик для первоклассников в начальной школе. Стул был привинчен к полу.