Я расположилась на диване перед телевизором с большим стаканом водки, разбавленной каким-то оранжевым соком, коробкой носовых платков и обоими котами. «Я правильно сделала», – сказала я двум черным мордочкам, уставившимся на меня. И это было отчасти правдой. Я могла теперь оперировать реальными, хоть и болезненными фактами, и было в этой реальности что-то странно успокаивающее.
Я даже пришла через несколько часов в состояние эйфории под действием алкоголя, романтических комедий и долгих разговоров с котами и/или своим отражением в большом зеркале в прихожей, сводившимся, собственно, к одному: «Пошел на хрен, Флориан, я сама все решаю!» Стемнело, белые рождественские огоньки, которые Катрин повесила на окна еще в незапамятные времена праздников, освещали квартиру мягким успокаивающим светом, и мне казалось, будто я в коконе.
«Пошел на хрен, Флориан со своей долбаной Билли Джин», – повторила я невозмутимым котам, доедая завалявшийся в холодильнике чили-кон-карне[53]. И, чтобы проиллюстрировать свои слова совсем уж ясно, я взяла телефон и позвонила Максиму Блэкберну.
Чаша была огромная. И полная. Но мне очень хотелось пить. Стоя в какой-то сказочной реке, над которой склонялись ветви ивы, я жадно пила прямо из большой чаши. Я призывала утоление жажды прохладой чистой воды – ничего, казалось мне, не было сладостнее, чем пить ее. Но я пила, пила галлонами, и все без толку – жажда продолжала жестоко мучить меня.
Проснувшись наконец, я обнаружила, что пить хочется еще сильнее, чем во сне, но реки под ногами не было – и никакой чаши с прохладной водой поблизости не наблюдалось. Вдобавок чудовищно болела голова, а сердце, казалось, готово было выскочить из груди. Я провела рукой по лицу, пытаясь собрать воедино вчерашние воспоминания. Чили-кон-карне, водка, монологи перед зеркалом в прихожей и… я с трудом повернулась на смятых простынях: Максим.
Он спал рядом со мной, не издавая ни звука, и его безмятежное выражение и свежий цвет лица говорили о том, что он-то вчерашнее помнит. Я прикрыла глаза согнутой рукой в смутной и тщетной надежде, что, если я не буду видеть мир, он, быть может, забудет обо мне в ответ. Но коты, чье шестое чувство всегда срабатывало точно в момент моего пробуждения, уже влезли на одеяло, требуя пищи. Я хотела было подышать на них, в надежде отпугнуть (или мгновенно усыпить алкогольными парами), но Ти-Мусс уже стоял на груди Максима и старательно мял ее лапками.
– Нет… нет… Иди сюда, – прошептала я коту, как будто это могло возыметь хоть какое-то действие. Ти-Гус тем временем уже навис над моей головой и, сообщая о своем присутствии яростным мурлыканьем, тянулся лапкой к моему лицу.