Я могла бы еще долго заниматься самобичеванием – я и злюка, я и дура, я и последняя дрянь, – но вспомнила вполне оправданное раздражение Максима, когда несколько недель назад я жалким образом попыталась взвалить на себя несуществующую вину, потому что мне было легче грызть себя, чем действовать. Максим, все еще держа две пары носков, смотрел на меня и ничего не говорил. Он вполне мог бы спросить меня, если на то пошло, каким боком это прозрение касается его (именно так поступила бы я), но даже при таких обстоятельствах он держал марку.
– И я знаю, что… слишком многого хочу, – продолжала я, – но если бы… если бы ты захотел… если бы ты мог… дать мне еще один шанс.
Я закатила глаза, чтобы не расплакаться, и подвигала ногами, которых не чувствовала, чтобы убедиться, что они меня еще держат.
– Опомниться не могу, – сказал наконец Максим.
– Я понимаю.
– Не уверен, что ты понимаешь, Женевьева. Если ты не забыла, все это время, что мы с тобой виделись, я ничего от тебя не требовал. Разве что немного уважения. Потом явился твой «бывший», и ты вернулась к нему, все правильно. Я не могу осуждать тебя за это, но, Женевьева, я что-то не понимаю, что происходит у тебя в голове, но…
– Происходит то, что я поняла: мне никогда и ни с кем не было так хорошо, как с тобой. И ты умный, и чуткий, и человечный, и… Я не знала, – выдавила я из себя, – что это может быть так просто.
Максим склонил голову набок, словно не веря своим ушам.
– Я не знала, что это может быть так просто, – повторила я. – До такой степени, что ничего не видела. И потом, я была так противна сама себе, что мне и в голову не пришло, чтобы кто-то мог…
– Ох… – выдохнул Максим и швырнул две пары носков в чемодан. – Я не знаю, что тебе сказать, Жен.
– Ты имеешь право сказать мне, что ничего не хочешь знать. Я только хотела… только хотела сказать тебе это, пока ты не улетел. Я понимаю, что это немного неожиданно…
– Немного?
Я слабо улыбнулась.
– То же самое сказал сегодня мой «бывший».
– Что?!
– Я только что виделась с Флорианом. И ему я тоже сказала, что совершила ошибку.
– Дьявольщина.
На сей раз он неподдельно удивился. В открытое окно ворвались автомобильные гудки. Максим подошел ко мне.
– Это мое такси, – сказал он.
– О’кей…
Я стояла столбом, сказать больше было нечего.
– Женевьева, это… ты же знаешь, что я в тебя влюбился… – Он поднял руку, чтобы остановить меня, видя, что я хочу его перебить. – Что бы ты ни думала. Да, ты была чумой, да, ты была разбита, потому что твой «бывший» ушел, да, ты мно-о-ого говорила о себе… – При этих словах он улыбнулся, слегка, но искренне. – Но ты сама сказала, это очень просто, ни к чему объяснять. Но теперь… я не могу… Ты являешься сюда в непарных шлепанцах, вываливаешь это на меня, и… ты понимаешь, что мне трудно принять это за чистую монету?