По утрам улица кажется слепой — окна нижних этажей закрыты тяжелыми железными шторами. Их серый металл, серые плиты тротуара, серый асфальт проезжей части, хилые липы с желтой привянувшей листвой — все это создает атмосферу безжизненности. И ее не могут нарушить ни одинокие прохожие, ни дворники, подметающие холодный, мертвый камень. Но проходит несколько часов — и Фридрихштрассе не узнать: как будто бы и те же дома, и тротуары, и липы, однако все вокруг переливается яркими красками, витрины магазинов, за зеркальным стеклом которых стандартно-счастливо улыбаются манекены, приглашают заглянуть внутрь, золотом поблескивают вывески.
Петро шел медленно, опираясь на палку. Эту палку подарила ему Катруся перед самым отъездом. Отобрала противную палку, которую Богдан купил по дешевке на базаре, и вынесла эту — из красного дерева, инкрустированную серебром.
— Отцовская, — объяснила.
Петро посмотрел девушке в глаза и заметил что-то такое, чего раньше в них не было, — грусть, затаенную нежность.
— Не надо, — попробовал отказаться. — Это ведь память.
— Возьмите! — неожиданно рассердилась Катруся. — И не разговаривайте!
— Фью-ю-ю!.. — удивленно присвистнул Богдан. — Уж коль сестрица дарит Петру отцовскую палку, то, значит, в лесу медведь издох или…
— Замолчи! — процедила Катруся, покраснев.
Кирилюк взял палку и, опираясь на нее, прошелся по комнате. Богдан насмешливо следил за ним, и Петро заранее ждал какого-нибудь ехидного замечания друга. Ждать пришлось недолго.
— Такие батяры[14], прошу прощенья, — завел Богдан, — до войны гуляли по Студенческой. Одеты экстра-люкс, а в голове пусто. Пройдется такой тип несколько раз, подхватит какую-нибудь потаскушку и, простите…
— И тебе не стыдно? — вскочила Катруся. — И это называется брат — он погубит свою сестру. Знает ведь, что Петру такая палка просто необходима, а мелет, мелет… — Подошла к Петру, поправила на нем галстук. Глаза ее смотрели выжидающе, словно о чем-то спрашивали.
Он невольно сделал шаг в направлении Катруси, но тут снова загудел Богдан:
— Смотрю я на вас — и слов не нахожу. Если бы не знал сестрицу, то подумал бы — жених и невеста, а то и вовсе молодожены…
Катруся резко обернулась, как бы собираясь сказать что-то гневное, но вдруг оробела, смутилась, стала как будто даже меньше ростом. Устало махнула рукой и вышла на кухню.
— И с чего это она?! — удивился Богдан. Петро хотел было промолчать, но не смог сдержать раздражения.
— Что тебе от нее нужно?
Эта картина живо возникла в его памяти. И в поезде и сейчас его не оставляло чувство, что между ним и Катрусей что-то недоговорено. Вспоминал ее выжидающие, тревожные глаза и корил себя за то, что не нашел тогда слов, которые развеяли бы эту тревогу.