— Люблю пошутить, — притворно вздохнул Богдан. — Но ведь в этом нет ничего дурного.
— Конечно, — согласился гауптштурмфюрер. — Пошутили — и хватит.
— Я вас не понимаю, — сказал Богдан с нарочитым удивлением.
— Оставьте, — сказал Харнак, — вы же умный человек. Я тоже не последний дурак. Давайте забудем эти детские забавы.
— Хорошо…
— Чудесно! Я почему-то верил, что мы легко договоримся. Итак, ваши фамилия и имя.
— Петренко Микола Миколаевич.
— Мы же условились прекратить шутки.
— А почему вы думаете, что я шучу?
Харнак начал терять терпение. Поднялся, постоял у окна. Потом промолвил, не глядя на Стефанишина:
— А вы более серьезный противник, чем я думал.
— Воспринимаю это как комплимент, — нагло развалился в кресле Богдан. — Но и вы более умный следователь, чем я думал.
Харнак снова сел. Налил себе кофе и молча стал прихлебывать.
— На что же вы рассчитываете?
— На силу духа! — твердо ответил Стефанишин.
— Значит, вы готовы к смерти? А ведь вы, собственно, еще не жили, ничего не видели в жизни.
— Понимаю. Теперь вы начнете рисовать мне прелести жизни, пользуясь голубыми и розовыми красками. Будете говорить, что у меня все впереди, а живем на свете только раз, что обидно разлучиться с жизнью навсегда. Господин следователь будет убедительно доказывать, что жизнь, какая она ни есть, все же остается жизнью и… лучше смерти. А потом добавит, что почти ничего не требует от меня — этак, мелочь, несколько имен, адресок… Ведь так?
Богдан умолк. Харнак смотрел на него с нескрываемым любопытством.
— И вы думаете меня поймать на этот крючок? — сжал кулаки Богдан. — Нет, тысячу раз нет! Я уверен, вам уже не раз приходилось слышать, что жизнь, купленная ценою подлости и предательства, для нас не жизнь. Сначала вы считали эти слова лишь красивой фразой, потом убедились, что мы не любители фраз. И все же стараетесь запутать нас, обмануть, залезть в душу с помощью чашки кофе. Примитивно, господин следователь! И…
— Вы недооцениваете нас, — перебил Богдана Харнак. — У нас есть куда более эффективные методы.
— Заимствованные у святейшей инквизиции? Это, дорогие господа, действительно испытанные методы. Герр гауптштурмфюрер их имел в виду? Признайтесь, однако, часто ли вам удается выколачивать признания из ваших узников?
— Какое это имеет значение? — безразлично пожал плечами Харнак. — Если бы даже я знал, что из ста арестованных все сто ничего не скажут, я попробовал бы вытянуть признания у сто первого.
— Логика вандала! — заскрежетал зубами Богдан.
— Это уж, простите, такое дело… — развел руками Харнак. — Итак, в последний раз спрашиваю вас: будете говорить?