Все это – непривычная обстановка, темнота, дрожащие огоньки, занятное зрелище, пение и рука этериарха, который придерживал ее сзади, будто боялся, что она бросится вперед, – наполняло ее теплой дрожью, тревогой и весельем. Впервые за двадцать с лишним лет Эльга перестала быть княгиней русской, наследницей Вещего, а стала… просто самой собой. И это было настолько непривычное ощущение, что она не знала, как с ним быть. Слишком она отвыкла быть просто собой, той, над которой не довлеют княжеские права и обязанности. Женщиной, которая может думать только о себе.
Да и знала ли она вообще эту женщину?
Ей показалось, что Савва позади нее наклоняет голову и касается лицом ее затылка под мафорием. Вдруг заныло в животе; впервые она ощущала такую близость совершенно чужого мужчины и потому растерялась. Ну, да, она знала, конечно, что из одной почтительности к иноземной княгине никто не станет беспокоиться о ее увеселениях. Развлекать знатных иноземцев входит в обязанности вовсе не этериарха средней этерии, а логофета дрома. Но теперь, когда она уже не сомневалась в природе его чувств, у нее захватило дух. Явственно исходящее от Саввы желание будоражило и пугало ее, но она не двигалась, словно ничего не замечая. Кириа тон Уранон, будто она не княгиня и мать взрослого сына, а девка в своей первой поневе!
Пение внизу смолкло. К василевсу подкатили тележку. Эльга видела такие в Аристирии, где их в день приема угощали сладкими блюдами за золотым столом с цветной эмалью: там на таких тележках подвозили целые горы яблок, персиков, винограда и прочего овоща. Зоста патрикия Павлина тогда еще заметила, как повезло архонтиссе росов со временем посещения: в месяц септембриос спелые свежие фрукты в наивозможнейшем изобилии.
И что теперь будет? Константин станет раздавать приближенным яблоки, будто дева, изображающая богиню Идун на северном Празднике Дис?
Примерно что-то такое и началось. Служитель со свитком встал рядом с тележкой и начал зачитывать имена; другой служитель брал что-то с тележки и передавал василевсу, а Константин вручал это царедворцам, которые по одному подходили к нему и совершали проскинесис. Иные касались протянутыми руками багряных башмаков августа, потом вставали сами, а к иным он, в знак особой чести, наклонялся, будто хотел помочь подняться. Двоих или троих даже лобызал в уста. Эльге уже рассказывали, что это придворное лобзание – как церковное, каким прикасаются к святыням: не размыкая губ. Однако никакой русский князь не стал бы лобызать своих воевод, отроки бы нехорошо обозвали… И это тоже показалось ей смешным.