В это время Серега уже задумывался о поступлении в институт и со свойственной ему скрупулезностью изучал справочники для поступающих в ВУЗы. Ни в одном из них он не обнаружил слова – генетика, которую так хотел изучать. Что оно означает, он толком не знал. Вернувшись домой, я отыскал в нашей крохотной семейной библиотеке краткий философский словарь 1952 года издания и не нашел в нем это таинственное слово. Газеты же писали, что генетика – буржуазная лженаука, которую марксизм полностью отрицает. Я не нашел в словаре и еще одно слово, которое уже знал, но не понимал: кибернетика. В газетах оно упоминалось гораздо реже, чем генетика, но тоже весьма уничижительно. Энциклопедии же дома не было.
В то время я уже имел некоторое представление о марксизме. Во-первых, я, как и все советские школьники, слышал это слово каждый день практически на всех уроках. Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин – главные марксисты. Их портреты вывешивают по всему городу в праздники. Они, да еще различные коммунистические лозунги, были единственными цветными, яркими пятнами на фоне серой и грязноватой Москвы. Я знал, что такое марксизм еще и потому, что каждый советский ребенок не мог быть просто ребенком. Он был, как минимум, октябренком. Я долго не мог понять, почему революция называется Октябрьской, детей называют октябрятами, а главный революционный праздник проходит в ноябре. Не могу сказать, что я перетрудился в поисках ответа на этот совсем не насущный вопрос, но простота ответа и в какой-то степени его несуразность, меня удивили. Все дело было в переходе с календаря старого стиля на новый. Потом я часто задавал этот вопрос детям, никто не знал и никогда не задумывался над этим вопросом.
Когда дети дорастали до третьего класса, их торжественно принимали в пионеры. Перед приемом долго говорили, что примут не всех, а только самых лучших, но, в конечном счете, принимали всех, и это, наверное, в данных обстоятельствах было правильно. Наконец, в седьмом классе, пионеров начинали принимать в комсомол. Это была по сути обязательная, а по форме унизительная процедура. Так вот я в своем шестом классе был еще пионером, а Серега – в восьмом – уже комсомольцем.
Пребывание в пионерах и в комсомоле сопровождалось какой-то маловразумительной общественной деятельностью: пионерскими сборами, комсомольскими собраниями, на которых нам что-то рассказывали из истории ВКП(б). Красной нитью через всю школьную науку, через всю пионерскую и комсомольскую деятельность проходили слова: Сталин, Ленин, марксизм, коммунизм, коммунистическая партия, Красная Армия. Они всегда и всех побеждали: сначала белых, потом оппортунистов, потом врагов народа и, наконец, фашистов. Из всего этого постепенно складывалось детское общественное мировоззрение: все сталинское, советское, коммунистическое – хорошее. Все царское, белое, капиталистическое – плохое. Дома на эти темы разговоров никогда не велось. Из этого постепенно делался неосознаваемый вывод: есть язык собраний и есть язык для обычного, человеческого общения. Воспитываемые в таком духе, мы постепенно впитывали прививаемые нам догмы, не понимая толком, верим мы в них, или нет.