Рахман отчетливо услышал:
– Бисмилахи рахмани рахим… Аллаху Акбар!
Рахман почувствовал, как Пеликан провел острым лезвием ножа по его языку. Он, захлебываясь кровью, дико закричал. Потерял сознание…
* * *
Обморок Рахмана продолжался несколько часов. Когда он пришел в себя, увидел, что все еще лежит нагой, но в наглухо закрытом деревянном ящике. Его руки и ноги были крепко связаны веревками. Только на босых ногах остались сапоги. Было тихо, как в гробу. Прислушался, мертвая тишина: ни людских голосов, ни движения машин, ни пения птиц…
Его рот и нос были полны крови, он с трудом дышал. Он ощущал, кровь запеклась на подбородке, груди. Первое, что инстинктивно пришло ему на ум, это попытка позвать на помощь. Открыл рот, закашлялся. От страшной боли во рту у Рахмана потемнело в глазах, он остолбенел. Вместо человеческого звука изо рта со сгустками спекшейся, клокочущей крови вырвалось какое-то мычание. «О Аллах, – ужаснулся он, – дядя лишил меня языка! Надо же было мне его так разозлить, чтобы он решился на такое страшное средневековое наказание. Чтобы утолять жажду мести, ему этого наказания было мало. Так он меня живьем замуровал в деревянном ящике, а ящик закопал в землю!»
В ящике он лежал в полусогнутом положении и на боку. Тело затекло, не чувствовал ни рук, ни ног. Он, упираясь связанными ногами в бока ящика, сделал попытку повернуться на спину. Испытывая адскую боль во рту, со второй попытки эта затея ему удалась. Глаза привыкли к темноте, огляделся вокруг. Он скорее почувствовал, чем увидел, как через какую-ту щелочку в ящик пробивается тусклый свет. Он подумал, что ему показалось. Зажмурил глаза. Так, с зажмуренными глазами, оставался несколько мгновений. Открыл глаза, уставился в щелочку. Опят там увидел, пробивающийся в ящик, тусклый свет. Рахман обрадовался, он лежит в ящике, но не в земле. Сделал попытку освободить руки и ноги от пут. Не получилось, они были крепко связаны. Ударил ногами о стенки ящика, пытаясь силой выбить одну из слабо сколоченных досок, ничего не получилось. Ящик был сколочен прочно. Уперся руками в крышку ящика, он не подавался, стал колотить его, но из этой затеи ничего не вышло.
Преодолевая страшную боль во рту, он стал поочередно руками, ногами, головой колотить в бока, крышку ящика. Все было тщетно, его уши улавливали лишь глухие удары своих рук, ног, головы о стенки ящика.
Он обливался потом, от перенапряжения судорога свела правую ногу, слышал, как бьется сердце: «Тук, тук». Чем больше он суматошился, тем больше стал понимать, что из этой бессмысленной затеи ничего не выйдет. С его губ сорвались слова приговора: «Это – смерть, Рахман, здесь, в этом деревянном ящике, ты нашел свой конец». Тихо заплакал. Вдруг ему показалось, что он слышит чьито голоса. Нет, это были все лишь его бредовые мысли, срывающие с его обрубленного языка вслух. Когда он до конца осознал, что палачи Шархан и Пеликан не только лишили его языка, но и похоронили заживо, он залился горькими слезами. Плач перешел в рев. Ему казалось, что он ревет так, что от его криков трясется земля. В это время его гортань издавала всего лишь клекот, перемешанный с кровью и слезами. От страшной боли во рту он снова потерял сознание.