Был спертый воздух в скверном номере. На стенах были следы клопов. На кровати — подозрительные пятна. На зеркале — фривольные надписи, сделанные алмазом. Но электрические лампочки горели исправно, и их свет хоть немного скрашивал действительность.
Вошел комиссионер.
— Может быть, нужно папирос? Первый сорт. Нужно? Отлично.
Из кармана комиссионера стремительно вылетают две пачки папирос и также стремительно влетают в его карман деньги за них.
Но комиссионер не уходит. Быстрым, внимательным взглядом он оглядывает приехавшего «пассажира», как говорят на юге, и также быстро, но точно не серьезно, полуспрашивает, полунастаивает:
— У меня есть такая интересная вещь… Уй, какая… Только что начала… Молодая… Здесь — вот… Там — вот…
И комиссионер жестами показывал, с несомненною талантливостью художника, какие анатомические прелести рекомендуемой им женщины должны соблазнить роковым образом новоприезжего гостя.
— Значит, — удивился наивно Красинский, — вы говорите о женщине?
Комиссионер, улыбаясь, повел плечами и искренно добавил:
— Надо же чем-нибудь зарабатывать хлеб честному человеку.
Красинский досадливо отмахнулся рукой и сердитым движением запер дверь, выпроваживая надоедливого комиссионера.
И затем, переодевшись, поехал к своим родным.
III
Извозчик попался молодой и веселый.
— На Ольгиевскую? Хорошо знаем… А вы будете приезжий?
— Да. Из Москвы.
— А как там извозчики?
Красинский засмеялся.
— Что как?
— Ну, значит, как? Штрафуют? Автомобили хлеб отбивают?
— А ты про автомобили откуда же знаешь?
— А слышали. Мы — ярославские. Смышлены. Вот и приехали.
Красинский заплатил извозчику вдвое.
Ярославец осклабился и прибавил:
— Ежели бы мне купить, значит, здесь автомобиль, — житья не стало бы.
— Почему? — изумленно спросил Красинский.
— Да исправник все ездил бы на нем к своей любовнице, да катал бы ее… У нашего хозяина вторую лошадь истребил. Уж больно лют на женщин и на нашего брата, извозчика…
Красинский смеялся. И сразу все впечатления скверной гостиницы сделались легкими и летучими. Испарились и уплыли из памяти. И только стоял невольно образ той молодой женщины, которая только что «начала», и у которой «здесь — вот», «там — вот». Кто она? Может быть, какая-нибудь несчастная жертва ананьевской тупой и гнусной жизни, темперамента господина исправника или своего собственного темперамента?
И ему почудился свежий, юный образ молодой, красиво сложенной девушки, от которой пахнет весной и в глазах которой цветут фиалки.
Разве сказать комиссионеру, чтобы он прислал эту «интересную вещь»?
И сделалось стыдно и больно за эту отвратительную мужскую привычку жадно откликаться на зовы всякого женского тела…