— Правда, Верушка?
— Я хотела бы умного мужа, который помог бы мне жить. Я очень грешная, дядя, — повысила она голос, и ее глаза засверкали и замлели, и заструились светом страсти. — Я хотела бы знать все… Потому-то и грешная…
— Что же тебя мучит? — спросил Красинский. И ему было неприятно, что вместо пустого и легкого разговора с милой девушкой, у которой такая очаровательная фигура и такие манящие глаза, ему приходится быть каким-то высшим судьей и философом жизни…
— Все меня мучит, дядя. И то, что мой жених уже знал женщин до меня. И то, что я ни на что не способна в жизни, кроме того, чтобы лежать в одной постели со своим мужем. И то, что я не могу так бороться за жизнь, как боретесь вы, мужчины…
Извозчик остановился. Магазин сиял всеми огнями, нарядными и красивыми.
И легко и радостно соскочил с пролетки Красинский и, подавая руку Веруше, шутливо заметил:
— Зальем философию шампанским.
И хотелось ему поскорее отвернуться от этих нудных вопросов жизни…
Глаза Веруши сверкнули, а потом замерцали болью. И, ничего не отвечая, Веруша вошла первой в магазин стройная, хрупкая, гордая.
VIII
Пролетка была завалена покупками. Красинский беспричинно смеялся. Веруша была холодна и спокойна. Даже не улыбалась. Глаза смотрели строго вдаль.
— Что с тобой, Веруша?
— Когда-нибудь скажу. А теперь будем пить шампанское.
И, как козочка, Веруша соскочила на тротуар и галантно подала руку Красинскому.
И оба они ворвались ураганом в квартиру и кричали уже с лестницы, что устрицы пищат и требуют шампанского.
Сделалось шумно и весело. Красинский сразу почувствовал себя в своей тарелке. Никаких забот. Никаких тревог. Да здравствует веселье!
Стол быстро был уставлен всякими яствами и питьями.
— Пейте, пейте, — говорил возбужденно Красинский. — Ведь завтра я уеду, — давайте, отпразднуем сегодня хорошо и светло нашу встречу.
Весело принялись за еду. Не хватало вилок и ножей. Было мало тарелок. Брезгливо морщился Красинский, когда сестра резала телятину тем ножом, которым только что вскрывала устрицы, а затем резала осетрину. Но молодой смех стоял в воздухе и было не до тонкостей.
— А Костя… Костя… Мы забыли про Костю…
Засуетились, закричали. Забегали молодые и крепкие ноги.
И через минуту появился Костя.
Он вышел с заспанными глазами, неряшливый, почти в лохмотьях.
Лицо возбужденно-красное, утомленное, страдальческое.
Лениво он подошел к Красинскому и протянул ему руку, делая движение вперед, точно он хотел поцеловаться. Но Красинский холодно ответил на рукопожатие и пригласил Костю сесть рядом с собой.
— А ты ведь, наверное, не помнишь Костю, — сказала сестра Груша. — Он ведь тогда не приезжал в Ананьев.