Повалили студенты толпою тогда к Трофимычу. Рядом с иссохшим стариком, Агаша цвела волшебным цветком. Но она точно дала обет молчания. На вопросы отвечала односложно, а на комплименты и заигрывания — сердитым блеском глаз, да изломом бровей. И поставила себя гордо и независимо.
Студенты отхлынули и стали относиться с большим уважением к молчаливой Агаше. А какой-то подвыпивший юноша даже сочинил однажды экспромт, вызвавший гомерический хохот всего кабачка:
Сердце нашей Агафьюшки-милки
Неприступней самой предварилки.
Пришел роковой час, и молчаливая красавица исчезла. На другой день Трофимыч получил письмо, открывшее ему правду: Агаша уехала с Краевым. Лицо старика еще более замкнулось, и на неподвижной маске только горели углями мрачные глаза.
Трофимыч вспоминал эти моменты с какой-то сладкой тревогой. Как только разнеслась весть, что красавица-Агаша убежала от своего мужа, стихло сразу все в кабачке. Студенты точно конфузились поступка своего товарища. Трофимыч стоял, как всегда, сдержанный и безразличный, на своем обычном месте. Студенты искоса поглядывали на него и ничего не могли прочитать на его бесстрастном лице. Но все с удвоенной лаской начали относиться к нему, — по юному бережно и чутко. И даже одно время скандалы прекратились.
Однако, смирение молодежи продолжалось недолго. Через несколько дней разыгрался очередной скандал между студентами и военными писарями. Явилась полиция. Потянулась вереница участников и свидетелей в участок, для составления протокола. И вдруг писарь, наиболее прегрешивший в скандале, обратился к Трофимычу и, захлебываясь пьяным смехом, крикнул:
— Трофимыч, запиши за мной рубль 80 копеек. Агашка вернется, — отдаст.
Сразу все стихло. И даже полицейские, хорошо знавшие всю несчастную историю любви и женитьбы Трофимыча, остановились, как вкопанные.
Трофимыч сделался белым. Двигаясь, как ледяная статуя, со своим неподвижным, известковым лицом, он медленно вышел из-за конторки, медленно приблизился к оскорбителю и, не говоря ни слова, схватил его за шиворот своей тонкой, мускулистой рукой и выбросил его через дверь, на улицу, походя сбив с ног и швейцара.
И это показалось всем таким естественным и нужным, что никто не запротестовал в этой вечно протестующей компании. Направлявшиеся в участок спокойно вышли вместе с полицией. А оставшиеся продолжали говорить, пить, смеяться, как будто ничего не произошло. Только одна молодая, нарумяненная женщина пыталась было громко сказать:
— Да я бы его…
Но смолкла под дружным шиканьем…
И с тех пор уважение к Трофимычу увеличилось в значительной степени.