— Чего ты все о невесте поминаешь? — говорила сердито рыжая проститутка своему собутыльнику студенту. — Сегодня я твоя невеста. Слышишь ты, лохматый?
— Не нужны мне твои пять рублей. Мне деликатность нужна, мой милый! — восклицала какая-то женщина в другом углу.
— Быть или не быть? Вот в чем вопрос, — повторял упрямо господин с синим, худо выбритым лицом. — Быть или не быть?
И опять через минуту — все так же уныло и упрямо:
— Быть или не быть? Вот в чем вопрос…
За стойкою дородная немка, бесстрастная на своем ответственном посту, разливала пухлою рукою в тяжелом браслете спиртные напитки.
— Мне здесь нравится, — сказал Фома. — Здесь, друг мой, все становятся мыслителями. Только и разговору, что о суете сует.
И как будто в подтверждение слов Фомы из соседнего угла донеслись чьи-то вздохи и кто-то пробасил не без грусти:
— Все полетит к чёрту на рога! Все! Слава — фантасмагория, золото — фантасмагория, и ты, моя красавица, тоже фантасмагория…
Сережа хлебнул виски из высокого стаканчика со льдом.
— Я не опьянею, Фома?
— Ничего, ничего, от одного стаканчика не опьянеешь, — сказал Фома, усмехаясь.
— Впрочем, не все ли равно? Я, пожалуй, не прочь опьянеть.
— Вот как! — искоса посмотрел Фома на товарища.
— Не все ли равно? — повторил Сережа, чувствуя, что он уже пьянеет. — А все-таки мне жалко гимназисточку. Как ее зовут? Таня Любушкина? Вот ее мне жалко, право.
Сережа не замечал, что Фома занялся разговором с соседкою, молоденькой, худенькой девушкой, с неровно подведенными глазами и слишком алым ртом.
— Мне тоже здесь нравится, — продолжал Сережа, плохо сознавая, кому он делает сейчас свои признания. — Здесь все очень фантастично и неблагополучно. Я не люблю благополучия, Фома. Лучше пусть все вертится, как здесь вертится, чем неподвижность эта. Ах, Фома, если бы ты знал, какой я недостойный человек! Мне на днях пойдет семнадцатый год, и взрослые скажут пожалуй, что я мальчик, но это вздор, Фома. Я уже человек. Во мне уже все предопределено. Еще ничего не сложилось, но складывается. Это все равно. Я уже знаю, как все складывается. Вот почему я могу сказать, что я недостойный человек. А виски, брат, пьяная штука. У меня голова кружится. Но это ничего. Это даже лучше. У меня мысли в беспорядке, но зато у меня сейчас вдохновение, Фома. Веришь или не веришь? Ты не обижайся, Фома. Я тебе одному истину скажу. Хочешь? Я тебе скажу, что я очень скверный, а ты еще хуже. Я все тебе объясню. Слушай. Я скверный потому, что я не верю, что меня «Бог простит», как верит та женщина, про которую я тебе рассказывал, а ты еще хуже меня. Ты не веришь в то, что кто-то должен оправдать тебя. У тебя, Фома, скептицизм есть, но это поверхностный скептицизм. Тебе все какое-то утешение мерещится. Ты понимаешь, что противоречия всегда останутся, а между тем и эти противоречия тебе нужны для какого-то благополучия. Фома! Ты как по канату ходишь. Но так, на канате, жизнь нельзя прожить. А, ведь, жить надо. Или умереть надо? А?