Теперь настала очередь изумляться даме.
— Я «кто такая»? Да вы, милочка, больны, должно быть. Я баронесса Мерциус. Надеюсь, вы знаете, куда пришли. Лучше вы мне скажите, кто вы такая.
— Меня зовут Верою Успенскою. Но я пришла говорить не с вами, а с вашим братом, — рассердилась ужасно Верочка.
— С каким братом?
— С бароном.
— Вот комедия! — воскликнула дама, потерявшая, наконец, терпение. — Вы, милочка, извините, не в своем уме. Барон мой муж, а не брат.
Этого никак не могла понять Верочка. Она почему-то представляла себе барона холостым. Что произошло далее, не поддается описанию. В больном воображении Верочки эта толстая баронесса, с красными огромными руками, представилась вдруг жертвою вероломного барона, и сумасшедшая девочка бурно и страстно стала выражать свое сочувствие «бедной» баронессе, которую обманывает ее муж, известнейший «развратник и негодяй». По-видимому, у Верочки начался тогда настоящий бред. Легко себе представить негодование баронессы. К изумлению Верочки, эта дама разгневалась чрезвычайно вовсе не на барона, а на «дерзкую девчонку», которая явилась в порядочный дом, чтобы «шантажировать почтенную семью». Кончилось тем, что баронесса начала топать ногами и кричать «вон». Горничная буквально вытолкала за порог обезумевшую девочку.
Когда Сережа вышел из балябьевской квартиры, был уже десятый час. Вечер был тихий, ясный и лунный. На снегу лежали синие тени. Скрип полозьев, шага прохожих и голоса звучали звонко в морозной безветренной тишине.
Но эта зимняя московская ясность не могла одолеть Сережиной тоски. То, что он оставлял там Верочку у Балябьева «на верную гибель», мучило его.
Правда, Верочка сама его прогнала. Но ведь она была в истерике, она сама не понимала, что она говорит. Нет, Сережа ничтожный трус — вот он кто. Пусть Балябьев посмеялся бы над ним. Пусть он взрослый, а Сережа мальчик. Не все ли равно?
А может быть, Верочка вовсе и не такая, как ему померещилось? Может быть, она, в самом деле, хочет кутить с этим Балябьевым или бароном, как ее сестра кутит по ночам?
Но Сереже в этот миг представилась Верочка у отцовской могилы в Новодевичьем монастыре — узкие плечи девочки, русая коса и беспомощные руки, и Сережа застонал от стыда и раскаяния.
Но что он, Сережа, может? Что он смеет? Ему ли спасать Верочку, когда он сам — ничтожный, грязный и отчаявшийся? А что будет с этой гимназисткой Любушкиной? — вспомнил Сережа про «Союз отчаявшихся», — она ведь убьет себя… А почему и ему, Сереже, не убить себя, как убьет себя эта дурочка?
Куда ему идти, однако? Сережа стоял в незнакомом переулке у фонаря. Мимо прошла какая-то парочка — лицеист и барышня. Сережа вспомнил двух лицеистов в ночном кабачке и как он оскорбил Nicolas и как его метр д’отель выталкивал на улицу. А не выпить ли виски? Тогда, помнится, все было похоже на сказку. Авось, Nicolas не подвернется на этот раз. Не домой же идти, в самом деле. Там, пожалуй, он встретит Ниночку, и она с презрительной гримаскою посмотрит на него. Может быть, она спросит его о Верочке Успенской?