— Вон! — сказал Ольд-Дикс, указывая на эти звезды: — видишь сколько их, этих солнц, вокруг которых вертятся невидимые пилюльки, такие же крохотные, как наша земелька… И каждый человек, на этих пилюльках, также ставит себя в центр всего мира и также рассуждает, как ты… самопривиллегированный землежитель!..
Сказав это, он улыбнулся, кивнул мне головой и быстро пошел, громко стуча по каменным плитам тротуаров.
Я опять посмотрел вверх. Звезды также ярко горели. Одни мерцали красноватыми огнями, другие светились тускло, ровным светом, третьи — вспыхивали, как маяки, то разгораясь, то замирая…
«Этакая таинственная, недосягаемая бездна» — подумал я невольно…
VI
На другой день снова настал период «бурных наслаждений». Уже сквозь сон до меня долетел шум какой-то возни, хлопотни. На дворе было ясное, жаркое утро. Via Tortoni шумела и голосила.
Я вошел в уборный салон. Джулия в кружевном неглиже, ясная, цветущая, сияла как южный, жаркий день.
— A! Signoro Sonmambulini! — вскричала она, хлопая в ладоши. — Bravo, bravi! Вот и вы просияли… А я уже распоряжаюсь.
И действительно: перед ней, слегка наклонясь, стоял Скорци, и на все ее распоряжение живо бормотал, делая уморительные жесты:
— Si, Si! Si, Exellenza. Si! Si! O! Cabito, cabito! Понимаю, все понимаю!..
— Джулия! — вскричал я, подходя к ней. — Ты кажется опять хочешь дурачиться!?.
— Нет! Му dear amico! (мой дорогой друг!) — сказала она, с наивной улыбкой ребенка, — я только хочу отпраздновать день моего выздоровление. Разве ты не рад моему выздоровлению? Не бойся, мы повеселимся, ma delicato! delicates! (но потихоньку! потихоньку!).
Я махнул рукой и предоставил «периоду бурных наслаждений» делать свое дело.
Целый день прошел покойно и весело. Она еще очевидно не совершенно оправилась от припадка. Еще нервы были утомлены и требовали покой.
Мы обедали в нашей компании, которую Джулия назвала Compania di campagna. Дон Хуарос очевидно был влюблен в Джулию до конца ногтей. Он весь сделался бархатным и сладостным до приторности, так что Джулия предлагала его всем — вместо ликера. Панчери был бесконечно мил, остер и умильно любезен. Даже Антонио просиял, вышел из-за туч, как-то пригладился и сыпал парадоксами. Синьоры Дольчи были просто веселы без конца. Что касается до Ольд-Дикса, то он, напротив, сделался необыкновенно угрюм и рассеян. Я несколько раз ловил его пристальный, вопросительный взгляд, обращенный на Джулию. Он очевидно искал в ней другую, вчерашнюю Джулию, с ее жаждой «тихих наслаждений» и не находил даже следа того, что было вчера.