«Дитя! оглянися! младенец, ко мне!
Веселого много в моей стороне.
Цветы бирюзовы, жемчужны струи
Из золота слиты чертоги мои».
А вот видишь, видишь, — заговорил опять сын. — Слышишь, как испуганно он говорит отцу:
«Родимый! Лесной царь к себе нас манит.
Он золото, радость и перлы сулит!»
А вот-вот опять спокойно, тихо отвечает отец:
«О, нет, мой младенец, ослышался ты!»
Но Гриша не слушает — ни что говорит сын и лесной царь, ни то, что отвечает отец. Давно уже, с первых аккордов, он был поглощен одним вопросом: что и как играет в этом громадном, кривом ящике на трех пузатых ногах? — Он тихо приподнялся, встал на колени и заглянул под крышку рояля.
В это время мальчик отчаянно всхлипывал. Звучали тонкие, жалостные, дискантовые нотки, — и вдруг, Гриша увидел, что под крышкой рояля прыгают какие-то куколки, с маленькими серыми головками.
— Гризли, Гризли! — заговорил он торопливым шопотом: — смотри, смотри туда! Это что тако прыгает там? Какие-то куколки. Ма-а-ахонькия!
Гризли сняла руки с рояли. Вся поэзия улетела; все радостное, восторженное, так высоко поднятое чувство довольства, наслаждения превратилось в озлобление: грусть тоску, разочарование. Она закрыла лицо руками, опустила голову на рояль и отчаянно зарыдала.
Гриша соскочил со стула. Он несколько мгновений растерянно стоял перед названной сестрой. Потом робко начал теребить ее за рукав платья.
— Гризли! Гризли! — допрашивал он. — О чем ты, Гризли? Тебе чего, скажи мне, родненькая моя, о чем?
И углы его носа начали подпрыгивать; рот искривился; он быстро, часто замигал и громко заплакал, утирая кулаком слезы.
Гризли откинула, подняла голову, схватила обеими руками руки Гриши и притянула его к себе.
— Не плачь, глупый, не плачь! Это так, пройдет. Видишь, я не плачу, все пройдет.
И она крепко поцеловала его.
— Пойдем, бежим скорее. Пойдем в сад, в парк. Туда, дальше от красоты.
И они побежали в сад, в парк. Солнечное утро, душное, жаркое стояло над вековыми дубами. Песок накалился. Косули спали в тени, и только птичник шумел и голосил нестерпимо…
Так голосит какой-нибудь кузнечик в сухой траве и, среди жаркого дня и общей томительной тишины, выводит свои бесконечные трескучие трели…
XI
Тучи плывут, тучи несутся на черных крыльях жаркой июльской ночи. Плывут они с севера, плывут с полудня, плывут, наплывают со всех четырех сторон света.
Страшно, тяжело в душном воздухе. Грозная тишина притаилась, молчит. Что-то зреет в её таинственной мгле?
Только порой порыв ветра проснется, набежит, взмоет целое облако пыли и снова уляжется.