Она ничего не замечала, не чувствовала. Она вся была полна одним страстным желанием. Она порывалась несколько раз схватить Гришу за руку, притянуть его к себе, и, наконец, это ей удалось.
Они обнялись и оба зарыдали.
Он плакал, припав к её плечу, а она обнимала его голову… Она отводила его волосы, падавшие ему на глаза… Она целовала эти глаза.
— Гриша! Гриша! — шептала она… — Милый!.. Чего не может присниться в диком, нелепом сне?! Гриша!.. Да и что вся наша жизнь, как не сон, и все пройдет как сон, и все кончится ярким, ослепительным светом.
I
В полном разгаре весенний пир. Радуется небо, радуется воздух, радуются кусты и деревья, чуть-чуть прикрытые молодыми, лаковыми листочками.
Все благоухает — все полно восторгом, и птицы свистят, поют без умолка.
Все ветлы покрылись зеленоватыми пушистыми цветами, все акации расцвели желтыми цветочками, и пчелы, шмели суетятся, снуют вокруг них, гудят радостным гулом.
Все полно трепетом жизни, везде из всех пор она брызжет светлым радостным родником. Шумят воды, шумят ручьи, бегут и пенятся, шумной радостью, быстрые реки.
Не радуется один старый дом. Он постарел, на целый десяток лет. Угрюмо смотрит он на праздник жизни и хмурится.
Немного окон открыто в нем — остальные стоят закупоренные, закрытия, точно глаза слепого.
Старческие трещины пошли по старому дому: —обвалилась штукатурка, обнажились кирпичи и выглядывают то там, то здесь, словно кости худого дряхлого старика.
Расселась большая каменная терраса. Посохли на ней все вьющиеся растения. Посохли померанцевые и лимонные деревья. Растаскали их и распродали больше половины.
Куда делся роскошный цветник; куда исчезли розы? Замолк фонтан — и только старые ели, по-старому, качают седыми головами и тихо шепчут:
«Бренное проходит — вечное остается!»
Зарос, запустел старый сад. Аллея, по которой ходила Гризли к косулям и на птичник, заросла травой. Статуи стоят почернелые, с отбитыми руками и носами. Птичник заглох. Перевелись куры и голуби. Перевелись и косули.
Мерзость запустения царит в старом саду и доме.
Тиной зарос, позеленел светлый пруд. Старые осокори попадали в его заглохшие воды.
Умерла птичница, умер старый садовник, умерли старая няня и старая тетка.
И новая жизнь играет и тешится на обломках старой, шумно пирует на празднике весны.
Раскрылись двери старого балкона, вышла на них Гризли. Стройная, статная, вышла на весенний пир, остановилась. Смотрит в тень старых деревьев, на яркия луговины, по которым пестреют весенние цветы.
Но весна не живит ее. Грустно её лицо; строгие античные черты его проникнуты легкой нежащей, задумчивой грацией. Это — головка Беатриче Ченчи, обрамленная целым каскадом длинных, черных кудрей. Угрюмо смотрит она на старые ели, смотрит на разросшиеся кусты брионий, которые, как космы зеленых волос, опутали эти старые, старые ели. Тяжело, мрачно в её сердце. Тяготит на ней печаль старого дома!..