— Убежать мы решили сами.
— И когда ты только успела связаться с этой дурной компанией? — мама так тяжело вздохнула, словно с утра до вечера только и делала, что отслеживала мой круг общения, как мама Сёминой.
— Они не дурные, мам, обычные, такие же, как и я.
— Тоня! — она попыталась заглянуть мне в лицо. — Я не знала, что ты себя так недооцениваешь.
— В этом наша вина, — покаялся папа.
— Честное слово, они все хорошие. С нами даже твой любимый Герасимов был.
Но мама и ухом не повела.
— Какая разница, какие они? Главное, какая ты.
— Какая же? — было ясно, что большего они мне даже при всем желании рассказать не смогут.
— Ты добрая и умная, — ответила мама, не раздумывая.
— И рассудительная, — добавил папа.
— Принципиальная, — сказала мама.
— Честная и искренняя, — отозвался папа.
— Прямая и справедливая.
— И надежная.
— И ранимая.
— И очень смелая.
Они начали соревноваться, кто больше подберет для меня эпитетов. Смешно и одновременно странно, точно обсуждали какого-то другого человека.
Потому что сама я чувствовала себя на удивление глупой и слабой. Но зато было нереально приятно слышать, что они тоже меня любят.
Ночью машину вела мама, потому что у неё зрение лучше и хроническая бессонница из-за работы. Папа спал в соседнем кресле, а я сзади, и проснувшись, сразу увидела в зеркале мамины веселые глаза, она протянула мне термос с кофе и круасан. И я так сильно её обняла, что мы чуть не съехали с дороги.
Когда же мы приехали в Москву, она показалась мне совсем другой, большой и оживленной, а квартира и комната, напротив, маленькими и тесными.
Родители сразу уложили меня в постель, принесли разной еды и сидели рядом, болтая всякую чепуху про работу, про своих знакомых, про новости по телевизору.
Я знала, что они ждут моего рассказа, но никак не могла собраться с мыслями.
Начала почему-то с истории про кабана, а увидев папины испуганные глаза, решила сразу и про волка выложить, вот тогда и у мамы от ужаса раскрылся рот.
И я стала рассказывать всё вперемешку: про пожар, про гопников, про то, как толкали машину, про призрака, охотников и немного, совсем чуть-чуть, про подвал, потому что про это вспоминать совсем не хотелось.
Потом они велели отдыхать и ушли. Я попросила отдать мне мой телефон, но оказалось, что все наши телефоны были переданы в полицию. И теперь, чтобы их забрать, нужно писать заявление.
А это означало, что я не смогу ни узнать о состоянии Якушина, ни связаться с Герасимовым, приезжающем сегодня на поезде, ни позвонить Сёминой и Петрову, которым я собиралась высказать всё, что о них думаю. А ещё лучше было бы не разговаривать с ними, а сразу врезать. Петрову уж точно.