Я привел наиболее популярный и чаще всего цитируемый отрывок, но вся речь невероятно интересна и насыщенна; по своей продолжительности и содержательности она превосходит все выступления, с которыми мог бы обратиться к людям президент США в наши дни. В своей речи Рузвельт затрагивает и те проблемы, которые рассмотрены в нашей книге.
Вот что он говорит, например, об убывающей полезности денег:
Дело в том, что после достижения определенного уровня осязаемого материального успеха или вознаграждения вопрос дальнейшего повышения этого уровня неизменно теряет свою значимость по сравнению с другими вещами, которые можно сделать в жизни.
Есть в его речи и об ошибке «меры шведскости», когда считается, что чем больше хорошего, тем лучше, и чем больше плохого, тем хуже:
Полностью отказываться от прогресса по той причине, что люди, которые к нему стремятся, порой впадают в нелепые крайности, так же глупо, как впадать в те же нелепые крайности только в силу разумности некоторых мер, в защиту которых выступают эти сторонники крайностей.
Однако основная тема, к которой Рузвельт возвращается на протяжении всей речи, сводится к тому, что выживание цивилизации зависит от смелых, обладающих здравым смыслом, мужественных людей, – и лейтмотивом проходит мысль о торжестве сильных и бесстрашных над мягкими, размышляющими, бесполезными[327]. Рузвельт произносил свою речь в Сорбонне – в храме французского академического сообщества, где всего десятью годами ранее на том же самом месте Давид Гильберт представил свой список из двадцати трех проблем. С балкона взирала на Рузвельта статуя Блеза Паскаля. Гильберт призывал своих слушателей перейти от геометрической интуиции и реального мира на новый виток абстракции. Рузвельт ставил противоположную цель: на словах он признает достижения французских ученых, но каждый раз дает понять, что книжное знание играет второстепенную роль в создании национального величия:
Я выступаю в великом университете, который представляет цвет высочайших интеллектуальных достижений; я отдаю дань уважения интеллекту и продуманному специализированному обучению великих умов. И все же я знаю, что все присутствующие согласятся со мной, если я прибавлю, что еще более важную роль играют обычные повседневные качества и добродетели.
В речи Рузвельта были и такие слова: «Кабинетный философ, утонченный и культурный человек, который на основании своих книг говорит, как следует управлять людьми в идеальных условиях, совершенно бесполезен в реальной государственной работе». Читая эти слова, я думаю о Кондорсе, который проводил все свое время в библиотеке и который сделал для французского государства больше, чем большинство деловых и энергичных его современников. И ровно на том месте, где Рузвельт иронизирует по поводу холодных и робких душ, сидящих где-то в сторонке и критикующих воинов, я вспоминаю Абрахама Вальда, который за всю свою жизнь, насколько мне известно, никогда не брался за оружие