– Ты не представляешь, с какой страстью они тут набрасываются на всю эту херню, с которой их на любимой родине блевать тянуло, – ухмыляясь, рассказывал Миша. – Вероника, детка, подлить тебе вина? Пей на здоровье, сердце мое! Так вот, – снова обращался он к Панкееву, – в моих лавчонках представлены, наверное, все виды этой никому не нужной дряни. И что ты думаешь?! Не успеваю поставлять новую. Еще и спрашивают: «А нет ли еще чего-нибудь? Чего-нибудь… особенного!» Чем, интересно, я могу разнообразить ассортимент? Закупить расписные деревянные ложки нового образца? Или наладить поставку сувенирных карманных мавзолейчиков?
– Можно предложить модели автомобилей, – вдруг сказала я.
– Чего-чего? – склонил голову на бок Миша. – Ты наконец что-то сказала, красавица, или это мое отчаявшееся сердце выдает желаемое за действительное?
– Модели автомобилей, – покраснев и тут же рассердившись на себя за это, повторила я. – «Волги», «Чайки»… У меня в детстве такие были. В нашем городе выпускались на заводе – в качестве сувениров. Отец мне приносил…
Миша вдруг перестал ухмыляться и воззрился на меня внимательно и цепко. Его лохматые рыжеватые брови сошлись на переносице, светлые глаза затуманились в раздумьях. Он машинально пощелкал пальцами, прикидывая что-то, и вдруг снова осклабился, молниеносным движением ухватил мою ладонь и медленно, не спеша поцеловал ее. Его губы, наглые, горячие, задержались на коже, оставив после себя ощущение саднящего ожога.
– А ведь ты совершенно права, – медленно произнес он, снова окидывая меня оценивающим взглядом, словно увидел впервые. – Наверняка на каждом крупном заводе был цех, специализировавшийся по таким машинкам, а теперь, когда они там последний хрен без соли доедают… Браво, детка! Алина, кажется? Алииинааа…
Даже в его манере произносить мое имя – нараспев, с хрипотцой и с какой-то вызывающей полуулыбкой – было что-то непристойное.
Я не понимала, что со мной происходит.
Этот человек выводил меня из себя, бесил, раздражал. Он мне вообще не нравился – ни внешне, ни манерой поведения, ни этими своими обжигающими наглыми взглядами и ухмылками. И в то же время – мне хотелось находиться к нему как можно ближе, ощущать тепло, которым полыхало его крепкое сильное тело, вспыхивать от смущения и гнева каждый раз, как он смотрит на меня и отпускает одну из своих сальных шуточек.
Это было какое-то наваждение…
Впечатленный Миша не спускал с меня глаз до конца вечера, потащил танцевать, притиснул к своей каменной, раскаленной, как наковальня, груди, опаляя дыханием край уха. От него пахло крупным опасным зверем, безжалостным и в то же время по-детски беспечным.