Л.М.Каганович писал: "3 марта улицы Юзовки были переполнены; несмотря на непролазную грязь, все шли к заводу на митинг, собранный в прокатном цехе металлургического завода; шли не только рабочие и работницы фабрик, мастерских, шахт, но и трудящиеся граждане, в том числе и юноши, и, что особенно важно, шли крестьяне окружавших Юзовку деревень". Каганович, который тогда использовал партийный псевдоним "Кошерович", выступил докладчиком на этом митинге.
Хотя Каганович был на полтора года моложе Хрущева, к началу Февральской революции он уже имел пятилетний стаж пребывания в большевистской партии и обрел немалый опыт ведения политической агитации и пропаганды в условиях подполья. Он не знал, что среди его слушателей был слесарь Никита Хрущев и что этот случай сыграет решающую роль в жизни Хрущева, а затем повлияет на судьбы страны.
Однако вряд ли и сам Хрущев мог догадаться в ту пору о значимости своего присутствия на докладе Кагановича. Внимание собравшихся целиком захватили вести о грандиозных событиях, совершавшихся в стране. Каганович вспоминал "общее невиданное нами никогда подъемное настроение, царившее на митинге. Выступавшие рабочие поддержали докладчика и призвали к борьбе за полную победу революции и против каких-либо контрреволюционных махинаций с попытками восстановления монархии под каким угодно соусом".
Подобные митинги со страстными речами в это время проходили по всей необъятной стране. Питирим Сорокин писал: "Вся страна ликовала. Все – солдаты, служащие, студенты, просто граждане и крестьяне – были полны социальной активностью. Крестьяне привозили в города и в места дислокации воинских подразделений зерно, а подчас отдавали его бесплатно… "Смотрите, сколь прекрасны эти люди, – восхищался один из моих друзей, обращая мое внимание на одну из подобных демонстраций". Алексей Толстой писал в трилогии "Хождение по мукам": "Казалось, не может быть больше ни войны, ни ненависти, казалось, нужно еще куда-то, на какую-то высоченную колокольню вздернуть красное знамя, и весь мир поймет, что мы все братья, что нет другой силы на свете, – только радость, свобода, любовь, жизнь. Когда телеграммы принесли потрясающую весть об отречении царя и о передаче державы Михаилу и об его отказе от царского венца, в свою очередь, – никто особенно не был потрясен: казалось, – не таких чудес нужно ожидать в эти дни".
Однако эту эйфорию разделяли не все. Хотя В.В.Шульгин лично сыграл немалую роль в отстранении Николая II от власти, приняв у него акт отречения от престола, его отношение к людям, восторженно выкрикивавшим революционные лозунги, было резко отрицательным. Шульгин с отвращением писал, как "черно-серая гуща, прессуясь в дверях, непрерывным врывающимся потоком затопляла Думу… Солдаты, рабочие, студенты, интеллигенты, просто люди… Бесконечная, неисчерпаемая струя человеческого водопровода бросала в Думу все новые и новые лица… Но сколько их не было – у всех было одно лицо: гнусно-животно-тупое или гнусно-дьявольски-злобное… Пулеметов – вот чего мне хотелось. Ибо я чувствовал, что только язык пулеметов доступен уличной толпе и что только он, свинец, может загнать в берлогу вырвавшегося на свободу страшного зверя".