Инка усердно крутила педали, прислушиваясь к пыхтению братца за спиной, и размышляла, отчего так странно изменились их отношения с Вовкой в это лето. Еще год назад все было понятно и легко. Они вместе гоняли с деревенскими мяч, брызгались водой в реке, весело мутузились в вечных спорах и горой вставали друг за друга в случае конфликтов с посторонними. Она немножко гордилась, что брат ее – выше всех пацанов в компании, и на велосипеде гоняет быстрее, и на гитаре играет лучше. Немного злилась, когда он, напустив на себя таинственный вид, исчезал по вечерам – ее-то, тощую малолетку, пока еще никто на свидания не приглашал. А в общем, относилась к брату довольно ровно и спокойно.
Отчего же этим летом все так изменилось? Они ведь все те же, только повзрослели на год. Ей теперь пятнадцать, Володе семнадцать. Почему же она вздрагивает и краснеет, когда его сильные ловкие руки хватают ее под мышки, подсаживая на соседский забор? Почему, едва она, как прежде, пытается шутливо наброситься на него с кулаками, повалить на землю и защекотать, он хмурится, отталкивает ее и уходит? Отчего вчера, когда вся их компания дурачилась и топила друг друга в реке, Володя к ней ни разу даже не подошел? Почему она больше не может смотреть на него прямо и открыто, лишь бросает короткие взгляды, украдкой любуясь горделивой посадкой его головы, выгоревшими на солнце льняными кудрями (скоро остригут, он ведь уже зачислен в военное училище), всей его гибкой, жилистой фигурой?
Велосипед летел вперед, лихо подпрыгивая на кочках и позвякивая.
– Э-ге-гей! Не догонишь! – смеясь, крикнула Инка Володе.
И, зазевавшись, не заметила на пути яму, угодила туда колесом. Руль вырвался из рук, велосипед накренился, забуксовал. Инка завизжала и кубарем полетела вперед.
– Эй, ты как? Жива? – над ней склонился Володя. – Сильно ударилась?
– Н-н-ничего, – дрожащими губами выговорила она.
Села, подтянула колени к подбородку, одернула ставший за лето коротковатым сарафан. Внутренняя поверхность бедра болела страшно, только бы не расплакаться.
– Где ушиблась? Дай посмотрю! – настаивал Володя.
– Да нигде. Отстань! – она отпихнула его ладони. – Все хорошо.
– Да не толкайся ты, дура! – досадливо оборвал Володя. – Не бойся, я не смотрю.
Он настойчиво отвел ее руки, дернул кверху подол сарафана, наклонился. На нежной, дочерна загоревшей коже кровоточила крупная ссадина.
– Вот видишь, я же говорю, – наставительно произнес он. – Ты об руль, наверно, ударилась. Надо рану очистить, земля попала.
Он вытащил из заднего кармана брюк платок, послюнил уголок и принялся осторожно, стараясь не причинить ей боли, обрабатывать ссадину, ласково приговаривая: