Чтобы читатель окончательно не запутался, поясним что Елецкий — это не та Елецкая, она же ныне Комсомольская, которую Виктор застал здесь в тридцать восьмом. Елецкий — это переулок. Переулки в Бежице перемежались с улицами за Церковной, где каменную застройку сменяли деревенские избы с огородами; тайная мысль архитектора состояла в том, чтобы на площади, определенной в будущем для городских кварталов, разместить четыре ряда усадебных участков. Чтобы особо не мудрить, каждый переулок был окрещен по имени той из соседних улиц, которая ближе к железной дороге.
От переулка Виктора отделяло семь кварталов, ближайший из которых был застроен двухэтажными особняками в немецком стиле. «Вот в этом особнячке будет стомат, а потом музей художников Ткачевых, а вон в том — филиал роддома», подумал Виктор, раздумывая, по какой же улице добираться; в конце концов он выбрал Елецкую, рассудив, что ежели идти вдоль парка, то собак и хулиганов должно быть поменьше.
Солнце то и дело пряталось в дымку, и его ласковые лучи сменялись прохладным дуновением ветерка, прилетевшего со стороны Отрадного; виктор почувствовал запах сосен. На самой Елецкой деревьев пока не было, как, впрочем, и на других улицах, отчего эта часть Бежица казалась Виктору какой-то лысоватой — если, конечно не учитывать парка. Узкая булыжная мостовая лежала посреди улицы, как просвет на погоне лейтенанта, вдоль домов тянулись тонкие полоски тротуаров, на мощение которых пустили оставшийся от строительства кирпичный бой. Остальное пространство улицы было покрыто зеленой скатертью молодой травы, по которой золотыми солнечными брызгами расплескались одуванчики, стыдливо голубели маленькие цветки незабудок, грустные лесные фиалочки в чем-то признавались желтым распустившимся бутонам лесного мака, и, к удивлению Виктора, то там, то тут сквозь мягкий ковер муравы пробивалась пара широких листьев, а между ними — тонкий стебелек, усыпанный тонкими цветами — жемчужинками. Ландыши! Не на рынке, а прямо здесь, на улице, сколько угодно! Виктор не удержался, и, шагнув в сторону с дорожки, сорвал один из ближайших стебельков и скорее поднес к лицу, ловя знакомый с детства, неповторимый нежный аромат.
Напротив крайнего корпуса заводской больницы, отгроханного в стиле модерн — с огромными зеркальными стеклами, скорее более похожей на виллу недавно разбогатевшего купца-миллионщика, и аккуратными немецкими особняками следовал знакомый Виктору по его реальности трехэтажный доходный дом. Владелец явно хотел иметь в селе нечто, напоминающее дворцовые постройки Петербурга в стиле Растрелли, и архитектор дал волю фантазии: щедро украсил верхние этажи двускатными треугольниками и дугами фронтонов, оперев их на парные и одиночные колонны большого ордера, что стояли на филенчатых постаментах-выступах первого этажа, одел часть окон в рамочные наличники с замковыми камнями, придав им имперскую монументальность и раскидал по фасаду сандрики с заплечиками, чем-то похожие на гусарские усы над сводами окон, словно раскрытых от удивления. Не заслоненный деревнями, дом гордо возвышался над улицей, словно франт, в своем торжественном красно-белом одеянии; казалось, что мимо него вот-вот на мягких рессорах проплывет карета. Но кареты так и не показалось, а вместо нее по булыжнику постоянно грохотали ломовые извозчики.