Солнце сверкнуло на сером горизонте. Осветило снежное поле и чистое, бледно-голубое небо со слабеющими звездами и луной. Солнечный луч, протянувшись над полем, коснулся занесенного снегом самоката, попал в щель капора и в глаз одной из четырех лошадей, спящих на малахае доктора. Караковый жеребец открыл глаз.
Рядом с капором послышался шорох снега. Что-то снаружи проскребло по фанере. И яркая рыжая морда лисы просунулась под рогожу в капор. Караковый заржал от ужаса. Другие лошади заворочались, проснулись. Увидели лису, заржали, шарахаясь. Лиса схватила первую попавшуюся лошадь и скрылась. Лошади ржали, поднимаясь на ноги.
Ржание болезненно зазвенело в левом ухе доктора. Ему показалось, что нейрохирурги сверлят ему ухо. Он с трудом открыл глаза. И увидел тьму. Тьма ржала. Доктор хотел пошевелить своей правой рукой. Но не смог. Он пошевелил пальцами левой руки. Левая рука была за пазухой пихора. Он достал свою онемевшую, непослушную левую руку, взялся стянутыми перчаткой пальцами за свое лицо. На лице был малахай. Непослушными пальцами доктор с трудом сдвинул малахай с лица. И сразу солнечный луч ударил ему в левый глаз. Лошади ржали, топча копытцами тело и голову доктора.
Доктор таращил невидящие глаза, не понимая, где он и кто он.
Попробовал пошевелиться. Это не получилось. Тело не слушалось, словно его и не было вовсе. Он разлепил губы и втянул в легкие морозный воздух. Выпустил его. Пар его дыхания заклубился в солнечном луче. Лошадки топтались на докторе. С огромным усилием он стал приподнимать голову. Его подбородок уперся во что-то гладкое и холодное. Лошади спрыгнули с малахая. Доктор пошевелился. Боль пронизала спину и плечи: все тело затекло и окоченело.
Рот доктора открылся, но вместо стона из него раздался слабый хрип. Доктор попытался хотя бы приподняться. Но что-то мешало и телу и ногам, которых он совсем не чувствовал.
Солнце больно било в глаз. Доктор вспомнил о пенсне, стал нашаривать его на груди. Но пальцы не слушались, и что-то холодное, крепкое мешало найти пенсне. Наконец он нащупал пенсне, потянул к лицу.
Но вдруг снаружи послышались громкие человеческие голоса. Рогожу резко содрали с капора. Два человеческих силуэта нависли над головой доктора, заслоняя солнце.
— Ни хай хочжэ ма?6 — произнес один силуэт.
— Во као!7 — усмехнулся другой.
Доктор, жмурясь, поднес пенсне к глазам. Над ним склонились два китайца. Лошади ржали и фыркали. Доктор стал поворачиваться, держа пенсне у глаз, но пенсне за что-то зацепилось шнурком. Это был нос Перхуши. Его лицо было совсем близко и, как показалось доктору, заполняло весь капор. Это огромное лицо было безжизненным, бело-восковым, только остренький нос синел. Солнце блестело на заиндевевших ресницах Перхуши и в оледенелой бородке. Побелевшие губы его застыли в полуулыбке. В этом мертвом лице еще больше проступило птичье, насмещливо-самоуверенное, ничему не удивляющееся и ничего не боящееся.