— Мутти, я полагаю, нам надо уволить садовника. Он срезал с кустов все розы. Тамичка, ты ничего не хочешь сказать Мутти?
Тами остановилась, как вкопанная, заслышав слово «розы» Она умоляюще смотрела на отца.
— Забыла? Не разбила ли ты сегодня кое-что? — задал он наводящий вопрос.
— О да, Мутти. Я очень извиняюсь. Я разбила стеклянную мерную чашку, что мы купили в скобяном магазине. Я была, как всегда, недостаточно внимательна.
Она снова стала раскладывать картофельное суфле, подходя к гостям с левой стороны. Голос отца безжалостно преследовал ее.
— Разумеется, Тами заплатит за чашку. Я уже вычел пятьдесят центов из карманных денег, что я ей выдаю.
Я поднялась со стула.
— Я помогу разложить суфле, Тами!
— Катэр, СЯДЬ! У нас гости!
— Да, дорогая, — вступила мама певучим голосом. — Ты плохо ведешь себя. Ешь. Тами! — остановила она пытавшуюся укрыться в кухне девушку. — Захвати оттуда хлеба! Потом тоже посиди с нами.
Ночью я тихонько пробралась в кладовку посмотреть, как Мак-Дугал: я боялась, что забыла налить ему воды. Проходя мимо двери отца, я услышала, как он отчитывает Тами. Ну что же он не оставит бедную женщину в покое! Я лежала в кровати и ждала звука открывающейся и закрывающейся двери, что означало бы, что Тами благополучно вернулась к себе в комнату. Прислушиваясь, я думала о том, что у моего отца в характере есть жестокость, которая мне абсолютно не по душе! Следующий раз, когда он затеет свою подлую игру, я должна как-нибудь остановить его. Не знаю как, но что-то я сделаю.
Съемки шли своим чередом, а между тем Дитрих и фон Штернберг начали потихоньку отходить друг от друга. Судьба распорядилась так, что «Дьявол — это женщина» стал их последним фильмом, хотя только Джо чувствовал, как меняется стрелка его внутреннего компаса. Мама ничего такого не ощущала. Каждый день Джо отдавал себя в прощальных жестах, одаривал плодами своего таланта этот фантом на экране. Может быть, он и не сознавал, что прощается с ней таким образом. Возможно, его отчаянное желание уйти от нее порождало творческую волю. Я понимала только, что с каждым днем хоть понемногу, но Джо отдалялся от нас. Но его жаркие послания все еще летели к нам через разделявшую нас студийную улицу. Мама все так же бросала их для желающих прочитать среди фотографий и пепельниц.
Моя дорогая Марлен,
Ты себя напрасно терзаешь. То я тебя вывожу из себя, то тебя все устраивает. И все время споры! Перестань постоянно сердиться на меня; ты же знаешь, я не в силах изменить все на свете.
Джо
В тоне его записок зазвучало даже какое-то отчуждение, как будто ему было все равно — таким опустошенным, видно, он себя чувствовал.