Мать отказывалась, чтобы кто-нибудь постоянно с ней жил, но, поскольку была прикована к постели, раздала ключи всем, кто ее обслуживал, чтобы они имели свободный доступ в квартиру. Я знала, кому из них можно доверять, но были и такие, которых ничто бы не остановило, если бы им представился случай за огромные деньги «продать» ее секреты. Меня постоянно преследовал один и тот же кошмарный сон: мать умерла, но ни я, ни те, кому я доверяла, не смогли вовремя попасть в квартиру и опередить стервятников, дерущихся из-за представляющего публичный интерес лакомого куска.
Через некоторое время Барышников — без малейших колебаний! — был отправлен в отставку и его место занял другой человек. «Он — доктор»; в голосе матери неизменно слышался старомодный трепет, которого удостаивались те, кто пользовался высочайшим авторитетом и уважением. Человек этот появился на горизонте всего лишь как один из восторженных поклонников. Увидев могущественное «д-р» на его обратном адресе, мать сняла трубку, позвонила в Калифорнию и, исполненная подкрепленной изрядной порцией спиртного жалости к собственной персоне, принялась с ним кокетничать; так завязался роман на расстоянии. «Доктор» в конце концов воспламенился и начал писать ей любовные письма — искренние, эротические, полные страсти. Каждое очередное письмо мать пересылала мне, гордясь — хотя и слегка над этим иронизируя — тем, что с годами не стала менее обольстительной. Я читала эти пошловатые излияния из чистого любопытства: мне было интересно, как далеко она позволит ему зайти, как много о себе расскажет, и со страхом представляла себе, во что это может вылиться. Письма продолжали приходить, становясь все более пылкими и напыщенными. Я было подумала, уж не некрофил ли бедняга, однако быстро отогнала эту мысль: просто он, как и многие другие, видел ее в кружевных панталончиках и поясе с резинками, навсегда связавшихся с образом Дитрих. Особенно меня огорчали содержащиеся в письмах «Доктора» ссылки на интимные моменты в отношениях матери с Габеном, Ремарком и другими — ни от кого, кроме как от нее самой, он этого узнать не мог.
— Дорогая, как ты думаешь, что у меня просит мой «Доктор?» Какую-нибудь из моих личных вещей, ну, понимаешь, то, что я на себе носила. — Она заливисто смеется. Казалось бы, восьмидесятисемилетняя отшельница способна только кудахтать, но к Дитрих это не относится. — Знаешь, что я сделала? Позвонила к Диору и сказала, что посылаю к ним консьержа за панталончиками — знаешь, такие крошечные, в каких выступает кордебалет. Он вернулся с целым комплектом, почти все оказались слишком большими, но одна пара малюсенькая и просто прелестная, ну и я их потерла — догадываешься, где, — побрызгала духами и тут же ему отправила. Ты, конечно же,