— Ты не знаешь, где найти маленькую дочку Марлен Дитрих? — спросила она.
— А зачем вы ее ищите?
— О, я обязательно должна ее увидеть! Я так много о ней читала. Знаешь, она для матери — все, Дитрих только для нее и живет. Хоть она и звезда, и так много снимается в кино — все ради малышки, — тараторила полная дама, посверкивая бриллиантовыми кольцами, слишком тесными для ее пухлых пальцев.
У меня возникло предчувствие, что скажи я: «Дочь Марлен Дитрих перед вами», дама будет ужасно разочарована, ведь она представляла себе ангелочка, изящную фарфоровую статуэтку, миниатюрное воплощение звезды, которой она, очевидно, восхищалась. И я махнула рукой в сторону пляжа и любезно сказала:
— Мадам, я, кажется, только что видела ее, она бежала к морю.
Оранжевая дама отправилась искать меня.
Отец и его «семья» вернулись к летнему балу Элси Максуэлл, который, как обычно, оплачивался кем-то другим. Элси Максуэлл была женщина злая, грубая и безжалостная. Но уж если она считала кого-нибудь другом, она не злословила за спиной, не пыталась ранить, искренне жалела всех «поклонников» в этом мире, к которым относила и себя. Она понимала мое положение и порой бывала очень добра. Я часто получала приглашения на ее вечера, и Элси старалась посадить меня подальше от знаменитой матери, рядом с хорошими людьми, и они крайне редко просили меня рассказать о Дитрих. Элси сама была некрасива и понимала неуверенность тех, кто остро осознавал свою непривлекательность среди красивых людей, и потому никогда не заставляла меня быть в центре внимания.
Я помню всех, кто был добр ко мне, хорошо помню и эту, зачастую злую к людям, женщину.
Всем прислали приглашения на карточках с золотым обрезом, с выпуклыми буквами, отпечатанные у Картье, и поскольку старшим детям из семейства Кеннеди разрешили пойти на бал, разрешили и мне. Мать купила мне мое первое собственное вечернее платье — накрахмаленную «паутинку» со вшитым широким поясом, украшенным кусочками разноцветного стекла. Я выглядела в нем как сверкающий полог от москитов. Мне хотелось спрятаться в самый дальний и темный чулан, а еще лучше — умереть! Мать, загорелая, в развевающемся белом шифоне, похожая на кремовую конфетку во взбитых сливках, намазала мне нос лосьоном, прицепила к волосам бант из сетчатой ткани и подтолкнула к уже ожидавшей нас машине. Огромный бальный зал напоминал пещеру Аладдина. Мисс Максуэлл определила мне место за столом среди папоротников в кадках, рядом с милыми людьми, не обращавшими на меня внимания. Мать, отца, Тами и Ремарка усадили за столик в другом конце зала. Вечер оказался весьма знаменательным: Джек Кеннеди прошел через весь зал и пригласил меня на танец, последний крик моды — ламбет-уок. Воплощенная девичья мечта, захватывающая дух, Джек Кеннеди, которому исполнился двадцать один год, был так мил, что пригласил на танец «полог от москитов»! Согласитесь, это просто восхитительно.