— Все уже знают, что Фицджеральд — пьяница, а Хемингуэй пьет только для того, чтобы утвердить себя в глазах публики Настоящим Мужчиной. Но Бони такой тонкий и восприимчивый. Такие писатели — поэты, они столь ранимы, что не могут валяться в канавах в собственной блевотине.
В то лето я снова приступила к обязанностям костюмера. Ждала в номере матери ее возвращения с многочисленных вечеринок, помогала раздеться, развешивала ее платья и уходила. Как-то раз я убирала уже проветренные туфли, когда вошел Ремарк. Он снова был в фаворе и мог являться без доклада.
— Бони, почему Сомерсет Моэм такой грязный? Я имею в виду не физическую нечистоплотность, а грязный ум, вульгарность. Может быть, он рисуется своим умом и эпатирует читателя? А может быть, такова его натура? — интересовалась мать из ванной.
— Как большинство талантливых гомосексуалистов, он не доверяет нормальности до такой степени, что ему приходится сеять смятение в душах нормальных людей.
Мать засмеялась.
— Иные женщины видят соперницу в каждой встречной и стараются ее опорочить, вот и Моэм играет такую мстительную сучку. Благодарение Богу, подобный настрой покидает его, когда он берется за перо, как правило.
— Он — прекрасный писатель, — возразила мать, раздраженная критикой Ремарка, имевшей, по ее мнению, какую-то подоплеку. — «Письмо» — чудесный сценарий. Вот такую женщину я бы сыграла — и безошибочно!
Она выдавила пасту на зубную щетку. Ремарк вытащил из кармана халата портсигар, достал сигарету, закурил и откинулся в кресле, скрестив ноги в пижамных туфлях.
— Моя прекрасная Пума, большинство ролей неверных женщин ты бы сыграла блистательно, — сказал он.
Мать бросила на него выразительный взгляд, плюнула в декорированную раковину, а потом, заметив, что я еще здесь, сказала, что на сегодня мои дела закончены и я могу идти спать. Я поцеловала ее и Ремарка и ушла от перепалки, перераставшей в ссору.
Назавтра за ланчем мать повторила, слово в слово, их гостям оценку, данную Ремарком Сомерсету Моэму как свою собственную и добавила:
— Он постоянно окружает себя мальчиками, это уже слишком. Где он их подбирает? На марокканских пляжах? Ноэл тоже этим занимается, но он, по крайней мере, не выходит из рамок приличия — sotto voce[6]. Вот почему рядом с Хемингуэем чувствуешь такое облегчение: наконец-то настоящий мужчина и к тому же — писатель!
Я бросила взгляд на Ремарка, и он мне чуть заметно подмигнул.
Как-то раз я несла на пляж что-то забытое в отеле, как вдруг дорогу мне преградила величественная дама в оранжевом махровом тюрбане и таком же халате.