– Я спокоен, – говорит, – абсолютно спокоен. – Потом он обнял меня и сказал, что я всегда был и остаюсь его лучшим другом. – Терри и Голли мне тоже очень дороги, но ты мой лучший друг. Помни об этом. Иногда я с тобой жестче, чем с другими, но это потому, что ты способен. На многое, – произнес он почти как угрозу. Я таким Биррелла уже сто лет не видел. Бухло прям в голову ударило, а в глазах толпятся черти. – Ты на многое способен, – повторил он. Потом уже про себя он сказал: – Беспредел.
Я хоть и не понимаю, о чем это он, однако его отношение ценю. Во «Флюиде» сейчас, наверное, тоже нормально, но здесь просто охуенно, я смеюсь, и в кармане у меня позвякивает. И я шлепнул его по спине. А мы тем временем уже идем через пустырь возле запасной ветки и заходим в огромную промзону. Везде свет, стоят грузовики, и впечатление такое, что здесь еще кто-то работает. Клуб, рейв, или, как говорят немцы, «вечеринка», проходит в старинном, похожем на громадную пещеру промышленном здании, занимать которое, понятное дело, им никто не разрешал. Вокруг как будто работающие фабрики и конторы. Я обернулся к Голли.
– Если эту малину не зашухарят в ближайшие двадцать минут, я лизну у Терри крайнюю плоть, – засмеялся я, но бедный коротышка все еще слишком бухой и не может ответить.
И вот мы внутри. Голли стер почти весь блевонтин с футболки и застегнул до упора свой «пилот». Я рад, что мы наконец дошли, потому что, пока мы шли, на улице заметно похолодало.
Вокруг импровизированной диджейской сцены выставлены пары колонок – обычная саунд-система, однако оборудование, похоже, может выдать хорошего децибела. Народ постепенно собирается, и я думаю, как было бы здорово здесь сыграть.
Линия баса, понятное дело, пульсирует по всему помещению, рикошетом отскакивая от стен, резонируя, и вот брошена наконец первая мелодия, и все вокруг зажигается, и такое взрывное возбуждение можно испытать только в большой тусе.
Биррелл вроде и сам уже угомонился, еще до того, как мы его закормили таблами под завязку. Эти вибрации и музыка у него, похоже, ассоциируются с миром. Немцы – офигенные. Рольф – с Гретхен, Гудрун и Эльза тоже здесь, и я чрезвычайно рад, что у Гретхен есть подружки, и не одна. Смотрятся они как форварды пиздо-бундеслиги, но в моем состоянии любая девчонка такой может показаться: таблетки уже проклевываются, прорезаются сквозь мутные алкоголические слои, восстанавливая некоторую четкость и ясность зрения. Я наткнулся на Вольфганга и Марсию.
– Ты ведь поиграешь пластинки, так?
– Я ужасно жалею, что не взял с собой сумку, да хоть бы несколько твоих пластинок.