– Это твой нож? – спросил он.
Я просто пожал плечами, но внутри у меня все трясется.
– Очень скоро мы возьмем у тебя отпечатки пальцев, Эндрю, – сказал хороший коп. – К тому же у нас есть свидетели, которые готовы показать, что у тебя был такой же.
За спиной у него по стене ползет муха.
– Кроме того, у нас есть свидетели, которые видели, как ты убегал с места нападения, и другие, которые видели, как ты бросил что-то в мусорный бачок, в котором мы нашли этот нож, – сказал мерзотный коп, барабаня по столу.
– Все это мы к тому говорим, Эндрю, – сказал чувак в гражданском, – что ты можешь значительно облегчить свое положение, рассказав нам правду. Мы знаем, что это твой нож. Ты давал его кому-нибудь той ночью?
Это Полмонт. Я даже не знаю, как его зовут. Полмонт. Он как призрак какой-то. Это сделал Полмонт. Они сами все узнают. Они поймут.
– Нет… – говорю.
Тут снова вступил тот, в гражданском, с бородавкой на носу:
– Я знаю твоего отца, Эндрю. Конечно, он натворил глупостей в свое время, но он неплохой человек. Он никогда не был замешан в таких делах. В нем нету такой злобы, и я не думаю, что она есть в тебе. Я видел парнишку, которому разрезали лицо. Ему порвали все лицевые нервы, и эта сторона будет парализована до конца жизни. Кто бы это ни сделал – это злой человек. Подумай, что бы подумал твой отец. Подумай о матери, сынок, каково ей придется?
Мама.
– Еще раз, Эндрю, давал ли ты этот нож кому-либо той ночью?
Сдавать нельзя.
Муха на том же месте, все еще ползет.
– Эндрю? – повторил злой коп.
– Нет.
Тот, с бородавкой, посмотрел на меня и выдохнул:
– Пусть это будет на твоей совести.
Вот мудак, иду ко дну и сделать ничего не могу. Сдавать никого нельзя. Но кто-то же должен сказать им, что это Полмонт. Они не дадут мне сесть, Дойл и все остальные. Они скажут Полмонту, они все расставят по местам.
Муха слетела со стены.
Я больше не смогу быть мужчиной в доме. В доме больше не будет мужчины.
Мама.
Ебать, что же будет с моей мамой?