Ксюша оттолкнулась от стола, быстро пошла к выходу, но у двери остановилась.
— Если будешь иметь дело с проституткой, имей в виду, что они предпочитают наличные. И, желательно, в долларах. Зеленые такие бумажечки.
Дверь громко хлопнула.
На улице свежий ветерок немного охладил ее пылающее лицо и она стала приходить в себя. Отчего, собственно, истерика? Она хотела поставить его на колени и она это сделала. Следовало бы торжествовать… Но с чего она набросилась на него — разве он мог предположить, что ею движет нечто иное? Что это иное она не могла понять раньше, а еще меньше сейчас.
Хотя Ксюшу и оскорбляло, что он принимает ее за потаскушку, но при трезвом размышлении понимала, что наверное иначе не объяснить, зачем с таким усердием и расчетливостью загоняет она безобидного пожилого человека в угол. Но самое неожиданное это то, что это безумие подхватило ее саму. А если бы не алкоголики с нижнего этажа?!.. Идиоты безрукие!
Даже сейчас, в порыве раскаяния Ксюша догадывалась, что этим эпизодом дело не кончится, потому что в голову невольно выстраивались мысли об очередной западне. Попробуй, разберись тут… И посоветоваться не с кем. Кто бы мог понять ее? Подруга? Та вообще бы заявила, что Ксюша просто дура — упустила возможность принять самое действенное лекарство. Сейчас бы уже забыла, в какую сторону открывается дверь к архив. Вообще то, может быть, она и права… Ну плотники, вообще-то, козлы!
Архивариус, оставшись один долго бродил между стеллажами, остановился у окна, выглянул наружу на небольшой аккуратный сквер с диагональной дорожкой посыпанной красноватым песком. У середины дорожки серая гранитная плита, с низким бордюром. Архивариус никогда раньше ее не видел. Какой-то прохожий, в длинном черном плаще, с обнаженной головой стоял перед памятником и, вероятно, читал текст, который из окна разобрать было невозможно. Похоже, что захоронение свежее. Но чье и почему здесь? Прохожий вдруг оглянулся на окно у которого стоял архивариус. Лицо как-будто знакомое. Не сам ли это он?
Голос неугомонного Петелькина, опять забредшего в архив, вернул Корнилыча к действительности. Он вздрогнул, и изображение за окном сменилось на знакомый двор с тропинкой вдоль здания и густым кустарником вдоль металлического забора с коваными наконечниками…
На период ремонта третьего этажа этого баламута подсаживали в архив. Это были жуткие дни, для Корнылича На первый взгляд серьезный человек, средних лет, с ученой степенью на деле оказался невыносимо легкомысленным болтуном, единственной темой словесных исследований которого были женщины. Порнографических журналов в его рабочем столе было больше чем деловых бумаг, и он усиленно пытался приобщить к созерцанию женских прелестей самого архивариуса. Кроме того, он нередко закладывал за воротник, и частенько являлся на работу окрыленным. Но, самым ужасным было его пристрастие к табаку. Он смолил беспрерывно казалось, все, что могло источать при тлении смрад.