– Быть не может! – шепотом сказал Александр на одном дыхании, почти не открыв рта.
– Бабуль! – сказал Александр ясно и громко, смело положив на нее руку.
Сомнений не оставалось – тело окоченело!
Саша попятился назад. Сознание не открывало дверей для понимания ситуации.
– Быть не может, быть не может, – твердил он сам себе, вперившись в одну точку.
Так прошло несколько минут. Александр сам не понимал, что сидит в одном положении и повторяет одну и ту же фразу. Но осмысление произошедшего не заставило себя ждать. Рывком Саша бросился к телу, бывшим когда-то Анной Владимировной, начал трясти его, как мог. Оно отвечало ему тугой неповоротливостью.
– Господи! Что же это?!!! – ударился он в рыдания. – Бааабуууушка!
Снова отпрянув от нее, Александр кинулся на пол, издавая протяжные, практически звериные вопли, рыдая, ударял пол. Вновь вскочив, он метался по комнате, колотил стены, слезы бесстыдно катились градом. Саша то бросался к телу Анны Владимировны, будто в надежде, что все это продолжение кошмарного сна, то снова в ужасе отбегал от него.
Но все кончается. Сцене глубокого отчаяния и нежеланию принимать ужасную действительность тоже было суждено закончиться. Александр сидел на краю своего крошечного диванчика. Реальность начала прорываться к нему в мысли: он понял, что вся квартира охвачена дымом и стоит резкий запах гари. Он равнодушно пошел на кухню, где догорал омлет. От улыбающегося укропного лица остался едва различимый след. Александр, не думая, не моргая, автоматически открыл окно. Свежий, почти морозный воздух начал настойчиво выгонять гарь. Юноша сел на стул, закрыл свое некрасивое лицо грубыми руками и заплакал. Только теперь его слезы были более осознаны. Теперь он понимал, о чем он плачет. Бабушка! Родной, единственный друг покинул его! Кто виной тому? Сердце не выдержало вчерашних обстоятельств? Или таблетки, которые она пила, нельзя было употреблять без рецепта и они дали осложнения? Халатность врачей? Концов не сыскать! Бабушку не вернуть ни за что! Не помогут ни всеми обожаемые деньги, ни воспеваемая любовь, ни деловые связи – ничего! Ничего! Кроме самого себя винить было некого! Как он мог так поступить? Если бы он не пошел на встречу с Данилиным – ничего бы не случилось! Или если бы хотя бы ночью Александр не стал выплескивать неожиданно, ведром ледяной воды, свои долго таившиеся признания.
Всё понеслось кувырком. Многие действия, разговоры происходили как в быстром коротком сне. Если бы Александр начал тщательно вспоминать, то все равно ничего бы не вспомнил. Он забыл, как пришел в себя, успокоился, вызвал полицию, как Анну Владимировну забрали в морг, как он снова плакал, не помня ни себя, ни учебу, ни надоедливой тени, ни своей симпатии к Алене Добронравовой. В голове существовал только вопрос: «Как он мог позволить бабушке умереть?» Александр беспрерывно корил себя за случившееся. Отрывками вспоминает он, что в квартиру приходила соседка (одна из подруг Анны Владимировны) и отдала ему сумму денег, которую собрали всем домом, чтобы помочь с погребением. Саша все хотел крикнуть тогда: «Что вы! Что вы говорите? Жива она! Жива! Просто вышла в магазин!» Но действительность брала свое – никуда от нее. И Александр взял деньги. Похоронили Анну Владимировну. Все эти события промелькнули частыми оборванными сюжетами. Не требуйте подробностей – их не помнит сам Александр. Жизнь для него перестала быть жизнью. Он – урод, каких еще поискать: ни друзей, ни товарищей. Один Осипов Ваня только, что, товарищ разве? Из-за учебной выгоды с ним общается, а сам руку никогда не пожмет. Кому он нужен? Укрыться бы на работе, уйти с головой в дело! Так незадача – не берут нигде, где хочется. Не скрывают презренных взглядов, бросают колкие фразы, указывают на место у порога. Как жить ему? Бабушка была жива – была жива вся вселенная, надежда! Александр чувствовал поддержку, как резво течет кровь по венам. А сейчас? Квартира опустела, охладела. Хоть все вещи на тех же самых местах, что и прежде. Он даже до сих пор не выкинул омлет. Кажется, омлет тот несколько раз уже покрылся плесенью, а Александр только прикрыл его крышкой, чтобы люди, приходившие на поминки, не видели его. Иногда Саша приподнимал крышку, смотрел на обгоревшую укропную рожицу, что уже было почти не различить с общей массой, и вспоминал, с какой заботой он ее создавал. А он ведь мелкими частичками укропа даже обозначал веснушки.