Сейчас Сашенька сидит передо мной в кроватке и что-то лопочет. Я вижу его внешнее уродство, но знаю: душа его светла. Он говорит что-то непонятное: «Ла-ма-ла-па-па-ма-ла». Это так мило. Я не могу себя простить. Я совершила худшее преступление, которое можно было совершить! Я – животное! Даже хуже животного. Прости меня, мама! Я знаю, ты вернешься минут через десять, передо мной смертельная доза освобождения и наказания. Прости! Пожалуйста, прости! Если будет возможность – кремируй меня, пожалуйста. Я оставила тебе денег. Не думай, откуда они. Это совершенно запутанная история, но ими можно пользоваться. Пожалуйста, прости! Только прости меня. Хотя я даже не представляю, как можно простить такую мразь, как я. Я не заслуживаю жизни. Место мне – самый худший уголок ада. Прости. Я люблю тебя. Прощай. Мы больше никогда не встретимся».
Александр опустил прочитанное письмо, продолжая держать его в руке, и смотрел в угол комнаты. Никаких мыслей. Когда Саша понял, что ни о чем не думает несколько минут, он помотал головой, поднялся и пошел в ванную умыться. Он умывался холодной водой и каждый раз, когда закрывал глаза, его мозг выдавал картинку, как мать писала это письмо. Находиться в квартире было несносно. Словно, пока он был в ванной, кто-то выкачал половину воздуха. Он прошел на кухню, еще раз глянул на фотографию Анны Владимировны, как будто дал ей понять, что теперь все знает.
Александр накинул свою старенькую куртку и вышел из дома. Он остро чувствовал необходимость в морозном воздухе. Выйдя из подъезда и ощутив, как холодный ветер обдул его неприятное лицо, Александр решил не надевать ни капюшона, ни шапки, которая всегда находилась в большом кармане его куртки. Он пошел. Без идеи маршрута, как говорят: «Куда глядят глаза». Шел ради того, чтобы идти, чтобы забыть, хотя знал, что это невозможно. Когда нужно запомнить – запомнить сложно, когда забыть необходимо – сложно забыть.
Наконец Александр немного пришел в себя. Он начал рассуждать, и внутренний диалог был таков:
«Я совсем не знаю жизни. Жизни настоящей. Какая она на самом деле? Оказывается, есть любовь, которая способна породить ненависть к собственному ребенку!!! Хотя откуда мне знать? Как я могу рассуждать о любви, если мне знакома еле уловимая симпатия? О любви к детям я тоже ничего не знаю. Я даже не знаю толком, откуда они берутся. А все дети, которых я видел, убегали от меня, крича и тыкая пальцем. Но мне они не становились от этого ненавистны. Мне и ненависть незнакома. Что это? Что чувствует человек, когда ненавидит? Пользуясь знаниями, которые у меня есть, мне думается, что я должен ненавидеть Никиту и Катю за некоторые черты их характера, за то, что они сделали и за то, что, возможно, явились основными звеньями цепи причин смерти бабушки. Но я не чувствую злости! Они такие, какие есть и случилось так, как случилось. Если кто виноват, так это я. И это моё горе. Только моё.