Настороженные уши лошади скручены в «бантик», напоминающий запечатленную на соколовском портрете 1828 года бакунинскую прическу. От резкого, гневного рывка головой гривка из-за ушей лошади в форме наштрихованного слова «гнѢвъ» выбилась на лоб – место нахождения крупного ювелирного украшения, которое тогда, судя по упомянутому соколовскому портрету, носила Екатерина. Рот у лошади открыт, а в нем …застряло то самое «25 Мая», за которое Бакунина до сих пор не может Пушкина простить. Тот же самый текст более крупными буквами выписан по холке и крупу животного.
Как видим, рисунок этот – явное следствие уже состоявшегося нелицеприятного разговора Пушкина с Бакуниной. На именинном вечере у Олениных в Приютине к этой его многолетней пассии на его, скорее всего, глазах (или хотя бы в разговорах знакомых) начал «подбираться» все тот же его приятель – «змий-искуситель» и его первой Клеопатры, Анны Керн, Александр Александрович Полторацкий. И Пушкин понял, что той его царскосельской майской ночи с Екатериной суждено так и остаться в его жизни единственной.
Осознав, что ничего больше в реальности ему с этой «темой» не поделать, он переадресует ее, как задание для вдохновения, итальянскому (косвенный намек на знакомую от своего жившего в Италии дядюшки Александра Михайловича с этим языком Екатерину?) артисту-импровизатору своих «Египетских ночей».
Предложенных публикой концертанту для импровизации тем всего пять. И четыре из них, как справедливо отмечает Валентин Непомнящий, «итальянские»[143]. Причем три из этой четверки – еще и с «модным» в тогдашнем читающем обществе английским, байроническим оттенком[144]. Все это, конечно, так. Но явственно прослеживается и еще один, причем гораздо более мощный – объединяющий все пять тем – пушкинско-бакунинский мотив: буквально в каждом предложенном артисту сюжете присутствует «толстый» намек на обстоятельства жизни Екатерины Бакуниной и самого ее обожателя Пушкина. Рассмотрим в этом ракурсе весь список тем в их регламентированном самим поэтом порядке.
В «Семействе Ченчи» в нашем ракурсе более всего интересен жестокий римский вельможа, обесчещивающий и доводящий до попытки самоубийства собственную гордячку-дочь – явный намек на поведение по отношению к Екатерине по возрасту годящегося ей в отцы ее несостоявшегося жениха князя Уманского.
В «Последнем дне Помпеи» важна фамилия автора недавно представленной петербургской публике на эту тему картины Карла Брюллова. Петербургский высший свет знает, что родной брат этого живописца Александр Брюллов – последний, действительный на тот момент любовник более чем тридцатилетней уже незамужней (стареющей, «разрушающейся» под воздействием времени и «вулкана» чужих страстей) Екатерины Бакуниной.