Любезный сердцу и очам,
Как вешний цвет едва развитый,
Последний имени векам
Не передал. Его ланиты
Пух первый нежно отенял;
Восторг в очах его сиял;
Страстей неопытная сила
Кипела в сердце молодом…
И грустный взор остановила
Царица гордая на нем. (III, 130)
О чем грустила гордая Клеопатра-Бакунина, глядя на юношу-Пушкина? О том, наверное, что при всем его «восторге» по отношению к ней уж он-то – явно не герой ее романа. Ни в чем не пара он гордой до презрения ко всем вплоть до себя самой царице: юн возрастом, неопытен ни в любви, ни в жизни… Равен с нею он разве что в амбициях. Быть может, и пожалела на миг Клеопатра о том, что уже поставила всем жаждущим ее любви соперникам равное условие, пред ликами богов пообещала:
– Клянусь… – о матерь наслаждений,
Тебе неслыханно служу,
На ложе страстных искушений
Простой наемницей всхожу.
Внемли же, мощная Киприда,
И вы, подземные цари,
О боги грозного Аида,
Клянусь – до утренней зари
Моих властителей желанья
Я сладострастно утомлю
И всеми тайнами лобзанья
И дивной негой утолю.
Но только утренней порфирой
Аврора вечная блеснет,
Клянусь – под смертною секирой
Глава счастливцев отпадет. (III, 130)
Пушкин не уведомляет нас о том, сдержала ли его героиня Клеопатра свое опрометчиво брошенное слово. Но по жизни по отношению к юному Пушкину Клеопатра-Бакунина свое условие недособлюла – качественных любовных услуг «простой наемницы» ему не оказала. А раз так, то очевидно, что и лишить его самой жизни не посмела. Только для чего ему жизнь без любви Клеопатры?
«Древний анекдот» о царице Клеопатре не дает покоя Алексею Ивановичу, герою начатой Пушкиным в том же 1835 году повестушки «Мы проводили вечер на даче…». Очевидно, имея в некотором роде подобный пушкинскому любовный опыт, который он, по его словам, даже пытался предложить как тему для стихотворения знакомому поэту, этот герой в светском разговоре об условии Клеопатры искренне восклицает: «…Разве жизнь уж такое сокровище, что ее ценою жаль и счастия купить?.. И стану я трусить, когда дело идет о моем блаженстве? что жизнь, если она отравлена унынием, пустыми желаниями! И что в ней, когда наслаждения ее истощены?»
«Как! Даже для такой женщины, которая бы вас не любила? (А та, которая согласилась бы на ваше предложение, уж верно б вас не любила). Одна мысль о таком зверстве должна уничтожить самую безумную страсть…» – поражается собеседница Алексея Ивановича вдова по разводу огнеглазая Вольская, уверенная (уж не на собственном ли подобном Клеопатрину опыте?), что и в их время, здесь, в Петербурге, найдется женщина, которая будет иметь довольно гордости, довольно душевной силы, чтобы испытать на самом деле справедливость того, что твердят ей поклонники поминутно: что любовь ее для них дороже жизни.